Тысяча и одна ночь. Сказки Шахерезады. Самая полная версия
Шрифт:
От всего того, что она говорила, у отца ее потемнело в глазах, и он крикнул:
– Ах ты, несчастная! Что ты это говоришь? Не сошла ли ты с ума?
– О отец мой! – вскричала она, – ты разбил мне сердце на куски! Зачем ты не веришь мне? Тот, о ком я говорю, мой муж, и он ушел в уборную.
Отец пошел в уборную в совершенном недоумении, и, войдя туда, увидал горбуна, стоявшего вниз головою и ногами наверх. Визирь в удивлении спросил:
– Разве ты не горбун?
Горбун же, думая, что с ним говорит шайтан, ничего не отвечал. Визирь громко закричал на него.
– Говори, – сказал он, – или я отрублю тебе вот этим мечом голову!
– Ради Аллаха, шейх
Визирь, выслушав его, сказал:
– Да что ты говоришь? Я – отец невесты, а вовсе не шайтан.
– В таком случае, – отвечал горбун, – жизнь моя не у тебя в руках, и ты не властен над моей душой, и поэтому иди своей дорогой, пока не появился тот, кто поставил меня вверх ногами. Вы хотели женить меня на любовнице буйвола и шайтана. Да поразит Аллах того, кто женил меня на ней, и того, что причиной этого.
После этого горбун помолчал немного, а потом опять обратился к визирю с такими словами:
– Да разразит Аллах того, кто причина этого!
– Вставай, – сказал ему визирь, – и уходи отсюда.
– Я еще с ума не сошел, – отвечал горбун, – чтобы мне идти без позволения шайтана, так как он сказал мне, что я могу идти тогда, когда встанет солнце. Встало ли солнышко или нет? Я не смею тронуться с места, пока оно не встанет.
– Кто привел тебя сюда? – спросил его визирь.
– Вчера я только что вошел сюда, как из кувшина поднялась пыль и послышался крик, и эта пыль превращалась в буйвола, и буйвол сказал мне нечто такое, что я никогда не забуду. Поэтому оставь меня и уходи. Да разразит Аллах невесту и того, кто женил меня на ней!
Визирь подошел к нему и стащил его с места. Горбун побежал, хотя не был уверен, что солнышко взошло. Он прямо прошел к султану и сообщил ему обо всем, что случилось между ним и шайтаном.
Визирь же, отец невесты, совершенно недоумевая, вернулся к дочери и сказал ей:
– О дочь моя, расскажи мне свою историю.
– Красивый юноша, перед которым меня выставляли, остался со мной, и если ты мне не веришь, то посмотри, вот его чалма, положенная на стул [111] , и вот его штаны под постелью, и в них какой-то сверток, но с чем, я не знаю.
111
В домах богатых арабов обыкновенно имеется стул, на который на ночь кладется чалма и покрывается толстой шелковой салфеткой, затканной золотом.
Услыхав это, отец вошел в спальню и нашел чалму Гассана Бедр-Эд-Дина, сына своего брата, и, подняв и повернув ее, сказал:
– Такие чалмы носят визири.
Заметив в красной ермолке что-то зашитое, он распорол ее. В штанах он нашел кошелек и тысячу червонцев и с ними вместе копию с расписки, которую он дал еврею, подписав ее именем Гассана Бедр-Эд-Дина, сына Нур-Эд-Дипа из Каира. Прочитав эту бумагу, визирь громко заплакал и упал в обморок. Когда же он пришел в себя и понял все дело, то был поражен и вскричал:
– Нет Бога выше Аллаха, и только Он может исполнять таким образом волю Свою! О дочь моя, – прибавил он, – знаешь ли ты, кто сделался твоим мужем?
– Нет, не знаю, – отвечала она.
– Это сын моего брата, – сказал он, – и сын твоего дяди, а эта тысяча червонцев принесена тебе в приданое.
– Да прославится совершенство Аллаха! Хотелось бы мне знать, как все это случилось!
После этого он
Говоря таким образом, он прочел бумагу и нашел в ней число дня брака дочери визиря Эль-Башраха и сообщение, сколько ему было лет, когда он умер и когда родился его сын Гассан Бедр-Эд-Дин. Он дрожал от восторга и не мог надивиться. Сравнивая свою жизнь с жизнью брата, он видел ясно, что все произошло так, как они говорили. Брак его и брата его совершился в один и тот же день, как в один и тот же день родились сын Нур-Эд-Дина, Гассан, и дочь его, Сит-Эль-Газн. Он взял обе бумаги и, придя с ними к султану, сообщил ему все, что случилось, с начала до конца. Царь не мог надивиться и тотчас же приказал записать всю эту историю. Визирь стал ждать сына своего брата, но о нем не было ни слуху, ни духу.
– Клянусь Аллахом, – сказал он наконец, – я сделаю то, что до сих пор никто еще не делал.
Он взял чернильницу и перо и переписал все вещи, бывшие в его доме, с указанием места, на которых они стояли. Переписав все, он сложил бумагу и приказал спрятать всю обстановку. Чалму же с тарбушом, фараджеех и кошелек он спрятал сам.
В свое время дочь визиря родила сына, красивого, как ясный месяц, и похожего на отца по красоте, статности и миловидности. Его приняли от матери, вычернили ему веки глаз [112] и, передав его нянькам, назвали Аджибом. Прошел месяц, прошел и другой, прошел и год, и когда прошло семь лет, то дед отдал его в школу, поручив учителю заботу о нем. Он пробыл в школе четыре года, дрался со своими товарищами и, обижая их, говорил:
112
Глаза подкрашивают из убеждения, что это укрепляет зрение ребенка.
– Вы мне не равны. Я – сын каирского визиря!
Мальчики собрались и пошли жаловаться на Аджиба учителю, а учитель сказал им:
– Я научу вас, что сказать ему, когда он придет, и он пожалеет даже, что поступил в школу. Завтра, когда он придет, сядьте все кругом него и говорите друг другу: «Клянемся Аллахом, что в эту игру никто не будет играть с нами, кроме тех, кто может сказать нам имя своей матери и своего отца; а тот, кто не знает имени своей матери и своего отца, незаконнорожденный, и потому не будет играть с нами!»
На следующее утро они пришли в школу, и Аджиб был уже там. Мальчики окружили его и сказали то, чему учитель научил их. Один из них сказал: «Меня зовут Маджидом, а мать мою – Алави, а отца – Эз-Эд-Дин», другой мальчик отвечал точно так же, и третий, и четвертый, и т. д. до тех пор, пока очередь не дошла до Аджиба.
– Меня зовут Аджибом, – сказал он им, – а мать мою Сит-Эль-Газн, а отец мой Шемс-Эд-Дин, визирь Каира.
– Клянемся Аллахом, визирь не отец тебе, – отвечали ему.
– Визирь – мой отец, – настаивал Аджиб, но мальчики захохотали, захлопали в ладоши и закричали: