Тысяча первая песня
Шрифт:
— Надо примечать, кто первым затоскует. Птица тоже чует свой конец.
Ни курица, ни петух своего конца не чуяли.
Миша целый день ухаживал за ними, кормил их остатками каши, вареной и жареной рыбой, собирал дождевых червей и предлагал даже кусочки сахара. Сугубо городской мальчик и немного вялый после тяжелой болезни, он оживился и, кажется, розовел на наших глазах.
Вечером мы стали думать о курятнике, о ночлеге для нашей птицы. Требовался насест.
— Какой насест? — спросил Миша.
—
— Обыкновенный насест, чтобы спать. Жердочки вроде любой ветки, как для любой птицы.
— Понял? — сказал Саша брату. — Насест — это вроде ветки на дереве. Птицы должны спать на деревьях, высоко над землей. Правда ведь, мама?
— А разве куры это птица? — удивился Миша.
— Вот не знает! — сказал опять четырехклассник, обращаясь на этот раз к отцу. — Конечно, птица, раз перья. Правда ведь, папа?
— Правда, мой старший. Перья и яйца — значит, птица, — подтвердил родитель.
На ночь решили устроить кур в одной из свободных комнат. Казалось, на одну ночь — что ж тут такого? Ведь пустовал весь дом. Мать выбрала комнату и положила в ней жердочку между подоконником и письменным столом. Канцелярские столы остались здесь во всех комнатах без исключения: когда-то и Сладкий остров был учреждением.
Курица далась в руки легко. «Ко–ко–ко», — сказала она, и только, и мы посадили ее на насест в канцелярском кабинете. А петух начал носиться по острову, как ракета, резко меняя направления и заранее предугадывая все наши маневры. Никакие оцепления, никакие «котлы» не были для него в диковинку. Щуку в озере поймать было легче, чем его на суше. Когда мы прижимали его к изгороди или к стене дома, он проскальзывал мимо наших ног, когда брали в клещи в крапиве, куст крапивы вдруг взрывался, и петух с криком выносился из него вверх, на крышу.
— Это гениальный петух! — сказал про него Саша. — Правда, папа?
Миша пробовал пробиться к петушиному сердцу. .
— Милый петух! Петенька! Мы же твои друзья, уступи, пожалуйста, тебе давно спать пора. Тебя курочка ждет. Комната отведена, насест приготовлен.
Петух не уступал.
— Все они, короли, такие, правда, мама? — сказал Саша и с деланным равнодушием вышел из игры.
— Он просто жить хочет, — заметил на это Миша. — Как ты этого не понимаешь?
— Ну да, я не понимаю. Ты все понимаешь…
Наконец от петуха отступились все. Мама заявила, что слыхала еще от бабушки, будто с заходом солнца куры перестают видеть, и тогда можно будет взять петуха запросто и водворить, куда следует.
Стали ждать захода солнца. Но когда закатилось солнце — петух исчез. Исчез бесследно. Вся семья снова была поднята на ноги и в течение получаса, не меньше, мы все, островитяне, обыскали каждый уголок родной земли: бурьяны, крапиву, ивняк,
— Гениальный петух: дал мат в три хода! Не так ли, Миша? — попытался заключить старший брат. Миша не ответил ему. Он размышлял вслух:
— Неужели петух мог решиться на такой перелет? Неужели он пересек озеро? Конечно, он птица, но он тяжелый. Что же он подумал про нас, если решился…
Миша был огорчен больше всех, что петух исчез. Это же был его петух.
Мама не верила, что петух мог куда-то улететь с острова, но и она огорчилась. Она уже начинала понимать, словно предчувствовала, что с утра придется ей опять чистить и варить рыбу.
Петуха нашел отец. Уже в сумерках.
— Я же старый охотник! — хвалился он, когда семья сбежалась на его крик и еще никто не знал, куда надо смотреть. — Я же бывалый охотник и вырос среди охотников. Сколько этих глухарей я за свою жизнь перебил. Вон где он, вон куда смотрите! — указал отец на березу, огромную и широкую, как дуб.
В сумерках сквозь ветви березы проглядывало не то небо, не то озеро — и вода и небо были одинаково розовыми. И на этом розовом фоне, в закатном огне отчетливо прорисовывался силуэт большой и гордой птицы с зубчатой короной на голове. Петух сам нашел свой насест — высокий и могучий сук.
— Глухарь, настоящий глухарь! — восхищался отец. — Эх, куда забрался! Ну, токуй, токуй!
Петух повернул голову и встревоженно подал голос. Им любовались, как дичью. Он украсил собою этот островок, это озеро, и вечернюю зарю, и эту березу, которая одна теперь сходила за глухую, населенную птицами и зверьем, нехоженую рощу.
— Если его сегодня не взять, завтра не поймаешь, — сказала мама.
— Возьми его. Как ты его возьмешь?
— Он же слепой, солнце уже село. Столкни сейчас— где упадет, тут и сядет и прижмется.
Нет, этот петух и в сумерках видел неплохо. Сбитый с березы длинным шестом, он долго еще носился по острову, пока не был водружен в канцелярию в принудительном порядке.
«Ко–ко–ко!» — ласково спросонья сказала курочка, когда он устроился наконец рядом с нею меж письменным столом и подоконником.
В эту ночь Миша спал мало. Должно быть, не раз заглядывал в соседнюю комнату к птицам. И проснулся он раньше птиц. Когда мать заворочалась в постели, он сказал ей:
— Такого петуха, мама, нельзя убивать. Лучше я рыбу буду есть, я без диеты поправлюсь. Правда, мама? И курочку надо ему оставить. А то как же он без курочки будет жить на свете?..
— Правда, сынок, спи!
И на заре петух запел свою тысяча первую песню.
4 августа 1960 г.