Тысяча сияющих солнц
Шрифт:
Однажды на прогулке Мариам сказала ему, что не прочь пойти в школу.
— В настоящую школу, ахунд-сагиб. В класс. Как другие дети моего отца.
Неделю назад Биби-джо принесла на хвосте, что дочки Джалиля Сайдех и Нахид пошли в гератскую женскую школу «Мехри». С той поры мысли об учителях и классах прочно засели у Мариам в голове. Учебники, разлинованные тетрадки, колонки цифр, ручки, которыми можно красиво и четко писать, так и вертелись перед глазами. Что уж говорить об ученицах-ровесницах, возможных подружках!
— Ты правда хочешь в школу? — Мулла Фатхулла замер на месте, глядя на нее добрыми
— Да.
— И ты хочешь, чтобы я попросил у твоей матушки позволения?
Мариам улыбнулась. Наверное, только Джалиль понимает ее так же хорошо, как старый законоучитель.
— Ну что тут прикажешь делать? Господь в неизреченной мудрости своей наделил каждого из нас слабостями. Одна из моих многочисленных слабостей, Мариам-джо, в том, что я не могу тебе ни в чем отказать. — И мулла потер щеку скрюченным пальцем.
Нана резала в кухне лук. Стоило мулле заговорить с ней, как она даже нож уронила.
— Это еще зачем?
— Если девочка хочет учиться, моя дорогая, ей надо разрешить. Пусть получит образование.
— Учиться? Чему, мулла-сагиб? — резко спросила Нана, прищурившись на Мариам.
Та потупилась.
— Что толку учить девчонку вроде нее? Все равно что выставлять плевательницу на яркий свет. И чему полезному ее научат в этой школе? Женщинам вроде нее и меня в жизни нужно только одно. Ну-ка, посмотри на меня.
— Ты не должна так говорить, дитя мое.
— Посмотри на меня.
Мариам подняла глаза.
— Только одно. Терпение. Тахамуль.
— А что надо терпеть, Нана?
— Насчет этого не беспокойся. Хватило бы сил все перенести.
Вот, к примеру, жены Джалиля называли ее гадкой, низкой дочкой каменщика. И заставляли стирать белье во дворе на холоде, пока она вся не окоченела.
— Это твой жизненный удел, Мариам. Для таких, как мы, судьба уже все определила. Нам осталось только терпеть. Понимаешь? А в школе над тобой будут насмехаться. Обязательно. И обзовут тебя «харами». И будут про тебя рассказывать всякие гадости. Я не хочу этого.
Мариам послушно кивнула.
— Больше даже не заикайся насчет школы. Ты — все, что у меня есть. Я не отдам тебя им. Посмотри на меня. Не смей заикаться насчет школы.
— Рассуждай здраво. Если девочке хочется... — начал было мулла Фатхулла.
— А вы, ахунд-сагиб, при всем моем к вам уважении, лучше не потакали бы девчонке в ее глупостях. Ее место здесь, рядом с матерью. Больше ей податься некуда. Везде только презрение и боль. Уж я-то знаю, ахунд-сагиб.
4
Мариам любила, когда приходили гости. Деревенский староста с гостинцами, сплетница Биби-джо, мулла Фатхулла. Но ни по кому, ни по одному человеку Мариам так не скучала, как по Джалилю.
Беспокойство завладевало ею уже во вторник ночью. Мариам плохо спала, ее снедала тревога, что какие-то срочные дела не позволят Джалилю прийти и придется ждать еще целую неделю, до следующего четверга. Когда наступала среда, Мариам не сиделось дома, она мерила шагами лужайку, равнодушно швыряла корм курам, обрывала лепестки у цветов и давила комаров. В четверг у нее все из рук валилось, она только и могла, что сидеть у стены дома, уставившись на речку,
И тут внезапно раздавался голос Наны:
— Да вот он, твой папочка. Во всей своей красе.
Мариам вскакивала на ноги, и взору ее, точно, представал Джалиль. Он пускал камешки по воде, источал улыбки, приветственно махал рукой. Мариам знала, что Нана поглядывает на нее, следит, как она себя поведет, и ей стоило немалых усилий не броситься отцу навстречу, а стоять неподвижно и ждать, пока он сам подойдет к ней (ужасно медленно). Застыв на месте, Мариам смотрела, как Джалиль шагает по высокой траве, пиджак наброшен на одно плечо, красный галстук треплется по ветру.
Когда Джалиль вступал на поляну, он бросал пиджак на тандыр и раскрывал объятия. Девочка делала пару шажков к нему, потом срывалась с места, и Джалиль подхватывал ее под мышки и подбрасывал в воздух. Мариам радостно визжала.
Сильные руки отца поднимали ее высоко, отсюда Мариам видела его повернутое кверху лицо, широкую улыбку, «вдовий треугольник» волос на лбу, раздвоенный подбородок — в ямочку как раз помещался ее мизинец, — белоснежные здоровые зубы, редкость в этом городе. Она обожала его подстриженные усы, его неизменный темно-коричневый пиджак (какая бы погода ни стояла, он всегда являлся к ним в костюме, носовой платок торчит треугольничком из нагрудного кармана), его запонки, его небрежно повязанный галстук. И себя Мариам тоже видела со своей верхотуры: вот оно, ее отражение в карих глазах отца — волосы растрепаны, лицо разгорелось, над головой синеет небо.
Нана ворчала, что однажды Джалиль ее уронит и она рухнет на землю и сломает себе руку или ногу. Но Мариам не верила, что такое возможно. Уж так надежно держали ее сильные, ухоженные руки отца.
В тенечке возле хижины Нана подавала им чай, они с Джалилем улыбались друг другу тревожной улыбкой и кланялись. Джалиль никогда словом не упоминал о том, как Нана кидала в его мальчиков камни и как поносила их подлыми словами.
Как бы ни кляла Нана Джалиля в его отсутствие, при нем она всегда была тихая и степенная. Волосы вымыты и расчесаны, зубы почищены, на голове — лучший ее хиджаб, руки чинно сложены на коленях. Она никогда не смотрела на него прямо, не употребляла грубых словечек, а когда смеялась, держала у рта кулачок, чтобы плохие зубы не бросались в глаза.
Нана спрашивала его, как идут дела. У него самого и у его жен. Биби-джо сказала ей, что самая молодая его жена, Нарджис, ждет третьего ребенка. Джалиль вежливо улыбнулся и утвердительно кивнул на ее вопрос.
— Что ж. Ты, наверное, рад. Сколько ты их уже наплодил-то? Никак, целых десять, машалла [5] ! Десять?
Да, десять, согласился Джалиль.
— Вот и нет. Одиннадцать. Считая Мариам.
Когда Джалиль ушел, мать и дочь повздорили. Мариам сказала, что Нана специально выставила его дураком.
5
Слава Богу (арабск.).