Тысяча сияющих солнц

Хоссейни Халед

— Мы ехали к моему дяде, — говорит Лейла. — Это правда.

Полицейский кивает:

— Женщина в коридоре — твоя мать?

— Да.

— У нее гератский выговор. У тебя — нет.

— Она выросла в Герате. А я родилась в Кабуле.

— Ну разумеется. Ты вдова? Ты ведь сказала, что вдова. Мои соболезнования. А этот твой дядя, твой Кэка, он где живет?

— В Пешаваре.

— Это ты уже сказала. — Он вертикально ставит карандаш на чистый лист бумаги. — Где именно в Пешаваре? В каком

районе? Название улицы, номер квартала?

Лейла изо всех сил старается подавить охвативший ее ужас.

— Улица Джамруд. — Это название звучало в разговоре на званом ужине, который дала мама в честь вступления моджахедов в Кабул.

— Ага. На этой же улице находится гостиница «Континенталь-Жемчужина». Дядя не упоминал про нее?

— А как же, упоминал, — хватается за соломинку Лейла.

— Ах да, «Континенталь» ведь на улице Хайбер.

Из коридора доносится плач Азизы.

— Моя дочь чего-то испугалась. Разреши мне взять ее, брат.

— Я при исполнении. Обращайся ко мне «господин полицейский». Скоро дочка будет с тобой. А номер телефона дяди у тебя есть?

— Есть. То есть был. — Даже через бурку Лейла чувствует его испытующий взгляд. — Ой, кажется, я его забыла. Я такая рассеянная последнее время.

Он вздыхает. Спрашивает, как зовут дядю. А его жену? А сколько у них детей? Их как зовут? Где дядя работает? Сколько ему лет? Простые вопросы ставят Лейлу в тупик.

Полицейский откладывает карандаш, сплетает пальцы и наклоняется к Лейле, словно родитель, отчитывающий шалунью.

— Сама понимаешь, хамшира, если женщина пустилась в бега, это преступление. Их перед нами много проходит. Едут куда-нибудь одни и говорят, что муж умер. Иногда правду говорят, но по большей части лгут. За побег тебя могут посадить в тюрьму. Да ты и без меня это знаешь.

— Отпустите нас, господин... — к лацкану пришпилен значок с именем полицейского, — господин Рахман. Ведь ваше имя означает «честь». Смилуйтесь над нами. Ну что вам стоит отпустить двух несчастных женщин? Какой от нас вред? Мы же не закоренелые преступницы.

— Не могу.

— Умоляю вас.

— Я исполняю закон, хамшира, — значительно произносит Рахман. — Мой долг поддерживать порядок.

Лейлу разбирает смех, хоть она и в отчаянии. О каком порядке речь, когда моджахеды такое творят, когда вокруг сплошь грабежи, убийства, изнасилования, пытки, казни, обстрелы, тысячи невинных жертв? Порядок. Постыдился бы.

Но вслух Лейла говорит другое:

— Если вы отправите нас домой, он с нами такое сделает... словами не опишешь.

Полицейский старается не отводить глаз.

— Каждый — хозяин у себя в доме.

— А как же тогда закон, господин Рахман? — Из глаз у Лейлы текут слезы ярости. — И где будете вы со своим порядком?

— Полиция не вмешивается в семейные дела, хамшира.

— Еще бы вы вмешивались. Когда речь идет о мужчине, вы целиком на его стороне.

Полицейский

поднимается на ноги.

— Допрос окончен. Должен сказать, ты сама виновата во всех своих бедах. А теперь подожди в коридоре и пригласи эту... вторую, кем бы она тебе ни приходилась.

Лейла возражает. Потом кричит. Появляются еще двое полицейских, которые выволакивают ее из кабинета.

Допрос Мариам продолжается не больше пяти минут. К Лейле она выходит с трясущимися руками.

— Он задал столько вопросов. Прости, Лейла-джо. Я не такая смышленая, как ты. Я не знала, что ответить. Прости.

— Ты тут ни при чем, — обессиленно произносит Лейла. — Это я во всем виновата. Только я.

В седьмом часу вечера полицейская машина останавливается у их калитки. Лейле и Мариам велят оставаться в машине под охраной солдата-моджахеда. Шофер хлопает дверцей, стучит в калитку, разговаривает с Рашидом. Показывает женщинам, чтоб выходили.

— Вот вы и дома. Добро пожаловать, — ухмыляется охранник, закуривая.

— Ты, — говорит Рашид Мариам. Голос у него хриплый, срывающийся. — Ты подожди тут.

Мариам молча садится на диван.

— А ты с плаксой марш наверх.

Он хватает Лейлу за локоть и толкает к лестнице. На ногах у него ботинки, а не домашние шлепанцы, на руке часы, пальто валяется на полу. Наверное, и часа не прошло, как пришел с работы. Бегал небось по всему дому, хлопал дверями, не в силах поверить собственным глазам, ругался.

Наверху Лейла поворачивается к Рашиду:

— Она не хотела. Это я ее заставила.

Самого удара Лейла не видит. Мгновение — и она уже на четвереньках. Вдохнуть не получается. Лицо наливается кровью, глаза вылезают из орбит. Такое впечатление, что ее на полной скорости сбила машина. Лейла слышит крик Азизы и с трудом понимает, что уронила девочку. Дыхание никак не восстанавливается. Рот сводит судорога.

Рашид хватает жену за волосы и куда-то тащит. В другой руке у него Азиза. Девочка дрыгает ногами, сандалии с нее слетают. Он распахивает дверь в комнату Мариам и швыряет Азизу на кровать, потом ослабляет хватку и со всей силы пинает Лейлу в зад. Та не кричит — взвизгивает от боли. Дверь захлопывается, ключ в замочной скважине поворачивается.

Азиза заходится в крике. Лейла, скорчившись, лежит на полу и хватает ртом воздух, потом собирается с силами, подползает к кровати и протягивает дочке руку.

Снизу доносятся звуки ударов. Ни ругательств, ни криков, ни мольбы о помощи, только привычное методичное бух, бух, бух, словно боксер тренируется с грушей. Словно так и надо.

Слышны глухие быстрые шаги (погоня?), звон стекла, шум передвигаемой мебели...

Лейла берет Азизу на руки. Девочка вся мокрая.