Тысячекрылый журавль
Шрифт:
— А ведь верно! На черном и красном фоне зеленый цвет теряет свою прелесть.
Кикудзи все не решался взять в руки вынутую из футляра чашку, и Фумико сказала:
— Наверно, это неважное сино.
— Нет, что вы!
Но он все еще не решался взять чашку.
Белая глазурь, как и говорила утром по телефону Фумико, была с едва заметным красноватым оттенком. Красный оттенок словно бы проступал откуда-то изнутри.
У верхнего края был виден легкий коричневатый налет. В одном месте бледно-коричневый
Наверно, этого места касались губы и от постоянных прикосновений глазурь немного испортилась и пропиталась чаем.
Кикудзи смотрел на это место, и оно постепенно начало казаться ему красноватым.
Неужели это действительно след от губной помады, как сказала Фумико?
На внутренней стороне чашки в этом месте тоже был заметен бледный красновато-коричневый налет.
…Цвет слинявшей губной помады… Цвет увядшей, высохшей алой розы… И… цвет крови, давным-давно капнувшей на белоснежную поверхность… Сердце Кикудзи забилось сильнее.
И в то же время опять его охватило болезненно-острое желание. Какой ужас, подумал он, какая грязь!..
На чашке были нарисованы синевато-черные широкие листья какой-то травы. В некоторых местах рисунок слегка побурел.
Простой, реалистический рисунок заглушал в Кикудзи нездоровую чувственность. И строгая форма чашки тоже.
— Прелестно! — сказал он и наконец взял чашку в руки.
— Не знаю, я плохо в этом разбираюсь… Но мама очень ее любила, постоянно пила из нее чай.
— Да, для женщины она, безусловно, хороша. Для женщины…
Кикудзи сказал это и почувствовал: мать Фумико была женщиной, и для него и вообще…
Зачем Фумико принесла ему эту чашку? Да еще со следами от губной помады матери?
Что это — наивность или душевная черствость?
Кикудзи держал чашку в ладонях, но старался не касаться того места, где виднелся странный след.
— Фумико, уберите ее, пожалуйста! А то Куримото начнет ее разглядывать, и тогда разговоров не оберешься.
— Хорошо.
Фумико положила чашку в футляр, завернула и вышла в переднюю.
Конечно же, она хотела подарить ему эту чашку! Для того и принесла. Но упустила подходящий момент, а может быть, решила, что сино ему не понравилось.
Вошла Тикако.
— Кикудзи-сан, вы не дадите кувшин госпожи Оота?
— А может, обойдемся нашим? Тем более, что у нас в гостях Фумико-сан.
— Вот странно! Именно потому, что Фумико-сан здесь, я и хочу взять тот кувшин. Мы же хотели поговорить, вспомнить ее мать. Кувшин ведь подарок… В память о покойной…
— Но вы же ненавидите госпожу Оота! — внезапно сказал Кикудзи.
— Ненавижу? Вот уж неправда! Просто мы не сходились характерами. Да и как можно ненавидеть покойника?.. Конечно, мы не симпатизировали друг другу, это верно.
— Кажется, видеть насквозь — ваша специальность.
— Если боитесь, прячьте от меня свою душу. Вот и все!
Вернулась Фумико. Она села неподалеку от порога. Тикако обернулась к ней, слегка вздернув левое плечо.
— Фумико-сан, дорогая, давайте уговорим хозяина дома дать нам для чайной церемонии сино вашей матушки.
— Да, пожалуйста, Кикудзи-сан! — сказала Фумико. Кикудзи вынул из стенного шкафа кувшин.
Засунув за оби сложенный веер, Тикако взяла кувшин и пошла в чайный павильон.
— Знаете, я испугался, когда утром позвонил вам по телефону и услышал, что вы переехали. Неужели вы одна справились и с продажей, и со всем остальным?
— Да. Одна. Но мне повезло. Дом купил наш знакомый. Он жил в Ооисо в маленьком доме. Хотел со мной поменяться, но я предпочла продать дом. Жить одной, даже в маленьком доме, как-то неуютно. Снимать комнату — куда меньше хлопот, особенно когда ходишь на работу. А пока что я нашла приют у подруги.
— Вы уже устроились на работу?
— Нет еще. Когда встал вопрос о работе, оказалось, я ничего толком не умею. — Фумико улыбнулась. — Ведь и к вам я собиралась зайти уже после того, как куда-нибудь устроюсь. А то грустно как-то приходить в гости и бездомной и безработной, когда ничего не делаешь, попусту болтаешься.
Кикудзи захотелось сказать, что именно в такое время и нужно ходить в гости. Он представил Фумико в незнакомой комнате: сидит одна, грустит. Но девушка не выглядела грустной.
— Я тоже хочу продать свой дом. Собираюсь, собираюсь, да никак не решусь. А пока что все приходит в упадок: желоба текут, татами в дырах. Но чинить уже не охота.
— Зачем продавать? Вы, наверно, женитесь и приведете сюда жену, — громко сказала Фумико. Кикудзи взглянул на нее.
— Вы повторяете слова Куримото… Неужели вы думаете, что я сейчас в состоянии жениться?
— Это из-за мамы? Вы страдали, да? Но теперь-то уже все в прошлом… Так и считайте — все в прошлом.
4
Тикако быстро привела в порядок чайный павильон — сказалась привычка.
— Удачно я подобрала посуду, подходит к этому кувшину? — спросила она.
Кикудзи не ответил, он в этом не разбирался. Фумико тоже молчала. Они оба смотрели на кувшин.
Вещь, служившую цветочной вазой перед урной с прахом госпожи Оота, сейчас использовали по прямому назначению.
Чьи только руки не касались этого кувшина… Руки госпожи Оота, руки Фумико, а Фумико — из рук в руки — передала его Кикудзи… А сейчас над ним колдуют грубые руки Тикако.