Тысячи лиц Бэнтэн
Шрифт:
Кудзима раскопал страницы, которые искал, откашлялся и начал читать тихим мелодичным голосом, от которого наверное, его студенты раньше засыпали за партами.
— Город — это живая история, — начал Кудзима. — Коллективная память, воплощенная в бетоне, построенная из стекла и стали. Прошлое на самом деле никогда не уходит в прошлое, даже в Токио, городе будущего. Оно просачивается в настоящее и становится будущим. Оно — в зданиях, где мы живем, в дорогах, по которым ездим, в самом воздухе, которым дышим. Прошлое живет в том, как люди говорят, как они думают, как проводят свою жизнь. Как и личная память людей, наша коллективная память — наше прошлое, и, значит, наше будущее — непостоянна. Со временем она разрушается, ее предают забвению, ее ломают и уродуют травмы и трагедии. А что такое
Бросив читать, профессор Кудзима аккуратно отложил страницы в сторону, намек на улыбку заиграл в уголках его гy6 и там же скончался.
— По-моему, здорово, — сказал я.
— Вы мне льстите.
— Вовсе нет.
— Думаю, проза слегка прилизанная. Похожа на речь на открытии какого-нибудь музея, — сказал Кудзима. Он снова напялил скучную мину, но я-то видел, что в глубине души ему приятно. Я сидел в потемках книжного магазина «Ханран», и эта его маленькая радость оттого, что он поделился своей работой, казалась мне какой-то болезненно-депрессивной. Столько лет сочинения и исследований, а вся публика — гайдзин, который уперся в тупик. Сдается мне, что сети не уткнешься в какой-нибудь тупик, то и в «Ханран» не забредешь, но я уже размышлял, не ошибся ли местом.
— Что касается вашего вопроса, — заговорил Кудзима. — Вообще-то в Токио есть еще один Храм Бэндзайтэн. Собственно, их много. Знаменитый — в парке Инокасира: может, вы слышали истории о том, что в этот парк юным парам нельзя ходить вместе. Ничего такого я не слыхал.
— Видите ли, Бэндзайтэн считается очень ревнивой богиней. Легенда гласит, что если парочка отправится в парк вместе, добром это не кончится. Осаму Дадзай, один из лучших японских послевоенных романистов, и его жена покончили с собой — утопились неподалеку в реке Тама, и кое-кто считает, это случилось из-за того, что Бэндзайтэн взъелась на жену писателя. Но я уверен, что Храм Бэндзайтэн, который вы ищете, в другой части города. Так сказать, на другом уровне. Большинство людей забыли о его существовании, из-за коллективной амнезии нашего общества относительно кое-каких аспектов истории. Ни в телефонном справочнике, ни на карте этот храм не найти. Храм Бэндзайтэн в Кёбаси существует на таком уровне города, который мы зовем прошлым.
— То есть его больше нет?
Резко вздохнув, Кудзима огорченно скривился:
— Уверен, вам знаком великий драматург, который однажды сказал: «Прошлое — это пролог ко всем человеческим делам».
— Тикамацу Мондзаэмон? [64]
— Вообще-то Уильям Шекспир, — ответил Кудзима. — Гений театра, но, боюсь, не слишком дотошный историк. Слово «пролог» означает, что прошлое — это скорее нечто отдельное от человеческой драмы, а не неотъемлемая ее часть. Я считаю, что это упрощенчество. Я не из тщеславия прочел вам введение моей книги, а в надежде, что это не даст вам пасть жертвой такой ошибочной дихотомии. Может, первые абзацы надо отредактировать, но, если попросту, я думаю вот что: прошлое никуда не исчезает. Если история непрерывна, как можно считать, что вещи, которые стали нашим прошлым, больше не существуют?
64
Тикамацу Мондзаэмон (наст, имя Сугимори Нобумори. 1653–1724) — японский драматург, автор пьес для театра марионеток и драм для театра кабуки, создатель многочисленных исторических трагедий на сюжеты из феодальных эпопей, хроник и др.
Может, профессор Кудзима и знает всю подноготную Токио, но что, если он уже не совсем в ладах с реальностью? Наверное, глупо было ждать четкого «да» или «нет» на мой вопрос про Храм Бэндзайтэн, потому что от ученых такого ответа хрен добьешься.
— Ладно, спросим по-другому, — сказал я. — Если бы сегодня я хотел попасть в Храм Бэндзайтэн, мне нужна была бы машина времени или я обошелся бы простым такси?
Кудзима захихикал:
— Я историк, так что путешествия во времени — не моя специальность, разве что в общем метафорическом смысле. Как, позвольте спросить, вы разузнали про Храм Бэндзайтэн?
— Это длинная история.
— Все истории таковы в мире нескончаемого прошлого.
— Вкратце так, — начал я. — Пока у меня были судороги, бледный чувак в белом костюме впервые назвал имя Бэндзайтэн. Вообще-то он это имя не назвал, а выложил плитками из слоновой кости. А потом один старикан, который снова и снова бился об стенку на своем инвалидном кресле, сказал мне, что монахи Храма Бэндзайтэн отвечают за кое-что очень-очень плохое. Он еще поведал про змей и аэропланы, лошадей и сухари, так что я решил, что, может, у него крыша поехала. Хотя, может, и нет, если вспомнить эту неделю.
Кудзима наградил меня испепеляющим взглядом. Я расплылся в улыбке и пожал плечами. Он же историк, он должен понимать, что я правду говорю, ибо правда почти всегда неправдоподобна. Разумеется, я сказал не всю правду, но историк должен знать, что все так делают.
— В любом случае, — сказал Кудзима, — я рад, что вы зашли ко мне. Думаю, история Храма Бэндзайтэн — это уникальная по трагичности иллюстрация тех многочисленных сил, что правили бал в темный период истории моей страны. Я говорю, конечно, о Пятнадцатилетней войне. О Великой восточно-азиатской войне, о Тихоокеанской войне, или, как вы ее зовете, о Второй мировой.
— Наверное, храм уничтожила американская бомба?
— Ну, от этого история храма вряд ли стала бы уникальной, — ответил Кудзима. — Воздушные налеты 1945 года уничтожили почти все. Это была кампания массового уничтожения гражданского населения, и после нее моя страна поняла, что ради победы США готовы убить каждого японца — мужчин, женщин и детей. Хоть и ужасные, атомные бомбардировки Нагасаки и Хиросимы были только финальными аккордами в уже решенной войне. Я прочел довольно американских учебников и знаю, что вы наверняка не знакомы с таким взглядом на войну.
Я бы тоже мог порассказать о том, о чем обычно не пишут в японских учебниках — о резне в Нанкине, Гонконге и Сингапуре, о батаанском «марше смерти», [65] об экспериментах с биологическим оружием, которые в Манчжурии «Подразделение 731» проводило на людях, или о сексуальном рабстве тысяч кореянок, которых превратили в «женщин для отдыха» для японских войск. Вот только пришел я сюда не затем, чтобы спорить, кто вел себя хуже на войне, которая закончилась почти шестьдесят лет назад. Но Кудзима думает, что история нескончаема, и, значит, прошлое никуда не делось, а еще у профессора имеется склонность демонстрировать другую свою точку зрения: каждая история — непременно длинная.
65
Имеется в виду драматический эпизод Второй мировой войны на Тихоокеанском театре. В 1942 г., посте захвата полуострова Батаан, японские военные власти отправили колонну военнопленных американцев и филиппинцев в лагерь. «Марш» продолжался шесть дней, в течение которых тысячи военнопленных американцев и филиппинцев умерли от жары, жажды, голода и истощения, а также были добиты японской охраной.
— Я, конечно, не закрываю глаза на преступления собственной страны, — продолжал Кудзима, убежденно кивая. — Будь я больше патриотом и меньше ученым, наверное, до сих пор преподавал бы в Университете Нихон, сглаживал бы историю до обеззараженной, приемлемой версии.
Если бы Кудзима не лапал своих студенточек, тоже до сих пор был бы в университете. Но вслух я этого не сказал. Если ему нравится воображать, что вышибли его из-за политики, — пусть. Кто я такой, чтобы разбивать иллюзию, которую он так бережно лелеял последние одиннадцать лет?