Тюфяк
Шрифт:
– По недоразумению моему готов: честь имею вас проздравить, батюшка Владимир Андреич, и честь имею вас проздравить, благодетельница наша Марья Ивановна. Проздравление мое приношу вам, Надежда Владимировна, - говорил он, подходя к руке барина, барыни и барышни, - а вам и выразить, не могу, отнесся он к невесте.
– А вам осмеливаюсь только кланяться и возносить за вас молитвы к богу, - заключил он, обращаясь к жениху, и раскланялся перед ним, шаркнувши обеими ногами.
– Позови же и других, - сказал Владимир Андреич, желая перед зятем похвастать количеством дворни.
– Не молоденьки ли еще, батюшка Владимир Андреич?
– заметил
– Нет, позови, - повторил Кураев.
– Преуморительный старик!
– продолжал он, когда Спиридон вышел.
– Впрочем, довольно еще здоровый: больше делает у меня молодых-то.
– Какое, папа, больше делает, ничего не может делать, - перебила блондинка.
Владимир Андреич значительно посмотрел на дочь.
– Он преусердный, престарательный, - заметила Марья Ивановна, вторя мужу.
Между тем Спиридон Спиридоныч прошел в девичью.
– Ступайте вы, егозы: проздравьте господ-то!
– Да что, приказано, что ли?
– спросила баба с сердитым лицом.
– Приказано не приказано, а порядок такой. Эх вы, необразованные! Смотрите, хорошенько поцелуйте у всех руки.
– Спиридон Спиридоныч, поучи-ко, как поздравить-то, - сказала с насмешкою молоденькая горничная, очень хорошенькая собой, так что в нее был, говорят, влюблен какой-то поручик.
– Ну, как проздравлять!
– отвечал Спиридон Спиридоныч, очень довольный тем, что у него просят советов.
– Известно как: имею-де счастие обличить вам свое проздравление.
Научивши таким образом, старый лакей прошел в лакейскую и там велел идти к поздравлению.
В залу начала входить целая гурьба горничных, с различными лицами и талиями. Все начали подходить сначала к руке жениха и невесты, а потом к Владимиру Андреичу, Марье Ивановне и Наденьке. Молодые свои поздравления бормотали сквозь зубы и улыбались, но старые говорили ясно и с серьезными лицами. Спиридон Спиридоныч и в этот раз не утерпел, чтоб не поздравить еще: он подошел к жениху, говоря: "Честь имею еще раз кланяться!" - поцеловал руку и шепнул ему на ухо: "Я, батюшка, иду в приданое за Юлией Владимировной". Павел хотел было дать ему денег, а вместе с тем вспомнил, что и всем следовало бы дать; но денег с ним не было; это еще более его сконфузило.
Наконец, поздравления кончились, и скоро сели за стол. Жениха и невесту поместили, как следует, рядом, но они в продолжение целого обеда не сказали друг другу ни слова. Юлия сидела с печальным лицом и закутавшись в шаль. Что же касается до Павла, то выражение лица его если не было смешно, то, ей-богу, было очень странно. Он несвязно и отрывисто отвечал Владимиру Андреичу, беспрестанно вызывавшему его на разговор, взглядывал иногда на невесту, в намерении заговорить с ней, но, видно, ни одна приличная фраза не приходила ему в голову. Блондинка нехотя рассказывала матери, что поутру их поваренок очень больно треснул чью-то чужую собаку, зашедшую в кухню ради ремонта, так что та, бедная, с полчаса бегала, поджавши хвост, кругом по двору, визжала и лизала, для уврачевания, расшибленный свой бок. Вообще всем как-то было неловка.
После обеда Павел хотел ехать домой, но Владимир Андреич не отпустил. К вечеру невеста сделалась внимательнее к Павлу: она получила от папеньки выговор за то, что была неласкова с женихом, и обязана была впредь, особенно при посторонних людях, как можно больше обнаруживать чувства любви и не слишком хмуриться. Часу
– Вы не любите играть в карты?
– Нет-с, не люблю.
– А я так очень люблю... я умею даже в штос... Меня выучил один мой cousin [15] ; он теперь, говорят, совсем проигрался.
Павел ничего не отвечал; разговор прервался.
– А вы где до сих пор жили?
– заговорила опять Юлия.
– Я жил в Москве.
– Что ж вы там делали?
– Я учился в университете.
– Учились? Который же вам год?
– Двадцать второй.
– Зачем же вы так долго учились?
15
двоюродный брат (франц.).
– У нас велик курс: я был четыре года в гимназии да четыре в университете.
– Сколько же вы времени учились?
– Восемь лет.
– Как долго!.. Вам, я думаю, очень наскучило. Я всего два года была в пансионе, и то каждый день плакала.
– Я не скучал.
Разговор опять прервался.
– Я здесь не думал остаться, - начал Павел после продолжительного молчания.
– Зачем же остались?
Читатель, конечно, согласится, что на этот вопрос Павлу следовало бы отвечать таким образом: "Я остался потому, что встретил вас, что вы явились передо мною каким-то видением, которое сказало мне: останься, и я..." и проч., как сказал бы, конечно, всякий молодой человек, понимающий обращение с дамами. Но Павел если и чувствовал, что надобно было сказать нечто вроде этого, проговорил только:
– Я остался по обстоятельствам.
– Напрасно. В Москве, я думаю, веселей здешнего жить.
И здесь опять следовало Павлу объяснить, что ему теперь в этом городе веселее, чем во всей вселенной; но он даже ничего не сказал и только в следующее затем довольно продолжительное молчание робко взглядывал на Юлию. Она вздохнула.
– Вы так печальны!
– едва слышным голосом проговорил Бешметев.
– На моем месте каждая была бы грустна.
– Отчего же?
Невеста отвечала только горькою улыбкою.
Вечер кончился. При прощании Юлия сказала жениху довольно громко, так что все слышали:
– Жду вас завтра.
Павел вышел от Кураевых в каком-то тревожном и полусознательном состоянии. Приехав домой, он с несоответственной ему быстротою вбежал, не снимая шинели, к матери и бросился обнимать старуху.
– Матушка! Я женюсь, - повторял он несколько раз.
Но больная не отвечала ничего на ласки сына и, кажется, ничего не понимала, хотя он и старался в продолжение получаса втолковать ей, что он нашел невесту, сговорился и теперь счастлив. Старуха ничего не отвечала и только крестила его, глядя на него каким-то грустным взором. Он вышел от матери и лег на постель. Но, видно, ему не спалось и, кажется, очень хотелось поделиться с кем-нибудь своими ощущениями, потому что он велел было закладывать себе лошадь, но, не дождавшись ее, пошел пешком к сестре. Пройдя несколько переулков, он задохнулся и принужден был остановиться.