Тюльпаны, колокола, ветряные мельницы
Шрифт:
Там заспорили.
Красив ли Атомиум? Трудно ответить сразу. В нем есть величие. В нем — добрые пропорции самой природы. По форме монумент непривычен. Что ж, жизнь ломает привычки. Художник вряд ли должен обходить вниманием то, что открывает нам наука. Формы, краски, пейзажи, рождающиеся в реакторе, в пробирке химика, под микроскопом.
Одно достоинство Атомиума бесспорно: он выразительно напоминает о грозном нешуточном могуществе нашей активной современницы — атомной энергии.
И заставляет думать…
Бельгийцы гордятся тем, что их атомный реактор подключен в сеть, дает энергию. Но если
Возле Брюсселя расположился штаб НАТО, изгнанный из Франции.
А на стенах часто видишь надписи мелом, краской: «Штаб НАТО — вон из Бельгии!», «Долой НАТО!». В газетах там и здесь прорывается как предостережение информация о войне во Вьетнаме.
Разбой во Вьетнаме не решаются оправдывать даже буржуазные газеты, прежде восхищавшиеся всем американским. В одном из маленьких, но смелых театров Брюсселя идет спектакль «Америка, ура!», зубастая сатира на американский образ жизни. Некий «доброжелатель», не назвавший себя, позвонил директору театра — если, мол, не перестанут играть спектакль, в зрительном зале взорвется бомба. Но запугать не удалось.
Кстати, репертуар театров говорит о многом. В крупнейшем драматическом театре столицы ставили пьесу Арбузова «Мой бедный Марат». Для зрителей выпустили необычное либретто — с исторической справкой о блокаде Ленинграда и даже с картой фронта. Во Фламандском театре идет драма по Достоевскому — «Братья Карамазовы». В эстрадном — комедия Валентина Катаева. Никогда не видели брюссельцы такого количества русских и советских пьес, фильмов.
Да разве есть в наше время страны, отъединенные наглухо от других! Атомный век связывает судьбы всех народов!
Об этом думаешь на холме у Атомиума.
Шаги истории
Получасовая поездка от Атомиума в центр города — и мы отброшены на несколько веков назад.
Знаменитая Большая площадь…
Главенствует на площади Ратуша. Кружевной ее мрамор и сегодня свеж и юн. Не верится, что строительные леса сняты в 1454 году. Над пышным порталом тянутся вверх острые башенки и, перерастая друг друга, образуют мощный ствол, который силится достать до неба.
Справа от Ратуши — дворец графов Брабанта, слева и напротив — вызолоченные дома гильдий. Дворец хмурится, узкие его окна с тревогой взирают на соперников. А гильдейские дома, слитые в строю, словно купцы, одеты в самое парадное, назло вельможам. Так молчаливо длится на площади спор, давно прекращенный историей.
Конечно, вы скоро отворачиваетесь от сурового дворца. Вас пленяют сооружения Брюсселя плебейского — их поразительная легкость при изобилии орнамента, загадочные, овеянные неведомыми легендами эмблемы ремесел.
Дом корабельщиков отличен форштевнем, выпирающим из фронтона. Ниже лоснятся, извиваются тела существ подводного царства. Дом галантерейщиков охраняет лиса, дом корпорации лучников — волчица. Дом голубя, дом павлина, дом летучего оленя…
Никто не скажет точно, какие предки у этих
Только через тысячу лет поселение стало городом, цветущим и знатным. Совершили это превращение ремесленники, основавшие свои мастерские на вилке торговых дорог — от Кельна и от Парижа к морю.
Это они: ткачи, кузнецы, корабельщики — фламандцы и валлоны — создали Брюссель и всю Бельгию, метко прозванную страной городов. Так рано и так бурно развилось здесь ремесло.
Улицы-щели, не знающие солнца, выходят на Большую площадь. Жилища мастеровых темны, убоги, но гильдии богаты, товары известны всей Европе. Чертоги ремесел на площади словно усеяны шедеврами — теми изделиями, которыми добывалось звание мастера.
Большая площадь — шедевр нескольких поколений.
И вот что еще поражает — постройки здесь возведены в пору непрерывных сражений. В Брабанте и на землях голландцев новый класс раньше, чем где бы то ни было, вышел из пеленок. Зато и война, начатая им, была здесь, быть может, самой трудной. Брюссель, Гент, Брюгге, Турнэ обучали Европу колотить феодалов. Еще в 1302 году простолюдины разгромили отборную рать французских рыцарей. Но короли, графы снова и снова грозили отнять городские вольности, обратить ремесленников в своих крепостных.
Все это ясно видишь, стоя на Большой площади. Вряд ли есть место в столице, во всей стране, где так внятен голос истории.
В XVI веке пришел новый враг — испанские завоеватели. Мы знаем, какой могучий народный гнев они вызвали.
На Большой площади, во дворце, — покои наместника короля Филиппа. Это герцог Альба. Фанатически усердный слуга деспота, он гордится тем, что погубил больше ста тысяч людей. Палачи орудуют и под окнами дворца. На железных остриях торчат головы казненных патриотов, Эгмонта и Горна.
Враги презрительно называют повстанцев нищими бродягами.
Друзья! Они кричат: «Вы босяки,
вы гезы!»
Что ж, будем гезами! У нас, у босяков,
В сердцах — огонь, в руках — железо
У босяков!
Кажется, сама Большая площадь говорит нам это, как некогда Эмилю Верхарну. Замечательный бельгийский поэт часто бродил здесь, прислушиваясь к былому.
Ярость гезов, оставшуюся здесь в воздухе, вдыхал Шарль де Костер. Видишь Тиля Уленшпигеля, которого де Костер поставил во главе гезов. Потрясенный зрелищем казней, уходит с площади Тиль и произносит, обращаясь к другу Ламме:
— Слава тем, кто с мужественным сердцем готовит меч для грядущих черных дней.
Почему в северных провинциях, голландских, восстание победило, а здесь задохнулось?
Там феодализм был слабее, тут сильнее. Родовитая знать — не иноземная, а местная, — хоть и не раз была бита, но сохранила огромные поместья. Вся земля принадлежала сеньорам и монастырям, по-прежнему владела умами католическая церковь. Новому классу тут было теснее. Новая вера Лютера и Кальвина не утвердилась.