Тюрьма и воля
Шрифт:
Никакого четвертого пути я не видел. Конечно, имея в виду практические возможности в рамках существующего политического расклада. У меня на руках были все три предложения.
Третье — сразу неприемлемое. То есть, конечно, не «вообще». Я был готов, что называется, «учитывать интересы», но там требовалось иное — готовность опять уйти в теневой оборот, «положить голову на плаху», сделаться полностью зависимым.
Зачем мне тогда такая «собственность»?
Уехать — это предать всех своих, тех, кто поверил, у них же выбора бы уже не было!
Я предпринял попытку «прикрыть» своих «западниками», но
Последний путь — политический союз с «либеральным крылом», к которому я всегда примыкал. Создание совместной компании с «Сибнефтью», предложение к Путину ограничить претензии «силового крыла».
Увы, Путин выбор сделал, но, когда это стало ясно (в феврале 2003 года), менять курс было уже поздно. Да и некуда. Ведь выбор оставался все тот же.
Можно было бы попытаться «уйти в тину», прекратить всякую активность, уехать.
Сейчас можно лишь предполагать, но у меня перед глазами была судьба НТВ: отнимут, коллектив разрушат, возьмут заложников. То есть был весь смысл драться до конца, тем более «союзники» не сдавались и считали, что не все потеряно.
Потом — арест Платона.
Использование механизма заложников из достоверного предположения превратилось в реальность.
Варианта осталось два: уехать, отдать все, согласиться на определенное число заложников, сдать союзников и все — в обмен на некую компенсацию и сомнительное обещание «не трогать». Либо самому сунуть голову в петлю, надеясь, что этого будет достаточно. А дальше — как повезет: убьют — все, не убьют — долго не продержат, поскольку эта заноза, очевидно, будет со временем только больше гноиться. Но тогда и заложников не будет.
Ошибка — путинская «эмоциональная составляющая». С чего она у него возникла — загадка. Когда он решил «не жалеть патронов» — не знаю.
Но здесь прагматические расчеты ушли на второй-третий план.
Такая ситуация стала очевидной в ноябре 2003 года (когда после моего ареста прозвучали его слова «прекратить истерику»). С тех пор мой путь предопределен: терпение.
Договариваться нам сложно — он не верит мне, я — ему. Да и верить нечему — он сам сделал из меня символ. Может, они ждали, что я «психану»? Сомнительно. В общем, скорее речь действительно идет об эмоциях.
Теперь об «условиях содержания». Первое и главное, что изменилось, — я сам. Поскольку я запретил себе думать о выходе на свободу уже пять лет назад и свыкся с этой мыслью, теперь меня ничего не нервирует. Компании уже нет. Никого из моих ни одна страна не выдаст — уже понятно. Работа у меня есть — пишу «гадости». К бытовым неудобствам (если их можно так назвать) притерпелся.
Что же касается отношения, то и здесь все стало проще. Не столько из-за «смягчения нравов», сколько по понятной, бытовой причине: меня знают, знают как спокойного человека, готового идти как на обострение, так и на компромисс, имеющего поддержку «на воле». Последнее — очень важно. Никто не хочет ненужных проблем. Будет команда — будут «прессовать», нет команды не будут.
А все остальное здесь мало кого интересует, виноват — не виноват… Не маньяк, и ладно. Извечная российская тюремная действительность.
По поводу взглядов на политические перспективы.
Я уже говорил, что, видимо, буду писать очередную
В советские годы, помимо специально провоцируемых внутренних конфликтов, она находилась под серьезным контролем партийной бюрократии. Кроме того, партийная идеология мощно «проецировалась» на силовые структуры и служила дополнительным защитным барьером.
Сейчас оба этих барьера отсутствуют. Единственной целью силовой бюрократии являются «погоны» и деньги. Что взаимоконвертируемо.
Пока еще существует достаточно внутренних противоречий, и вдобавок сказывается отсутствие глобального взгляда (то есть идеологии).
Однако ситуация начала меняться. Судорожный раздел «пирога» начал подрывать экономическую стабильность в стране, и власть была вынуждена пытаться ограничивать экспансию силовиков. Они это восприняли как давление, угрозу. Пошла консолидация, пока — в форме саботажа, но все может очень быстро измениться. Особенно если будет привнесена идеология.
Некоторые Путина до сих пор побаиваются, но уже не уважают. Его отказ от жестко-авторитарной модели был воспринят как предательство. Хотя, если бы Путин пошел этим путем, его бы быстро подмяли. Сворачивание общественных свобод свело бы к нулю значимость человека, способного «очаровывать» элиты. Популист же из Путина не самый лучший.
Путинское «ручное управление», являющееся на самом деле последним резервом любого администратора, сейчас работает на пределе его личных возможностей. Именно поэтому у него сдают нервы.
И это — на фоне нарастания системных проблем: отставание от Китая, «выполаживание» [106] роста сырьевых доходов, деградация машиностроительного комплекса (отраслей производства средств производства), инфраструктурной стагнации на фоне закончившегося периода бюджетного профицита и т. д. То есть происходит уменьшение свободного экономического (и политического) пространства между двумя глобальными силами: силовики и патерналистское большинство. Каждая из сил требует все больших уступок от власти, а прирост доходов из сырьевых источников невозможен. При этом на политическую арену все мощнее выходит средний класс, обещающий стать электоральной доминантой к 2020 году.
106
Уменьшение угла подъема графика роста. — Прим. ред.
Выход очевиден: политическая модернизация, сокращение затрат на бюрократию (в том числе и в основном — коррупционного налога), рост производительности труда на базе предпринимательской инициативы, конкуренции и стратегических усилий элиты, в том числе в области международных союзов.
Политическая модернизация означает, во-первых и в главных, включение во все механизмы государственного управления системы обратной связи на базе политической оппозиции.
Поскольку единственная реальная угроза для бюрократии — это реальная, реализуемая угроза замены при политической ротации.