Тюрьмы и ссылки
Шрифт:
В этой камере я провел почти девять суток, причем на другой же день камера стала заполняться, так что ко времени моего отбытия свободных коек уже не оставалось: наступала осень, подходила {190} "осенняя путина", и потому всяческая преступность в СССР начинала давать усиленные ростки. Быта камеры этой я описывать не буду, он ничем существенным не отличался от быта общей камеры бутырской тюрьмы; не буду много распространяться и о людях, хотя художник слова собрал бы среди них богатый и красочный разнообразный материал.
Был здесь и двадцатилетний беспризорник, в лохмотьях, кишевших насекомыми, арестованный за попытку перехода китайской границы. Был здесь и тихий тридцатилетний пахарь из далекой деревни, обвиняемый в распространении фальшивых "червонцев": ему всучили такой "червонец", а когда сам он пошел с ним за покупкой, то
Но довольно: всего не расскажешь. Думалось: сколько выросло тюрем по лицу земли родной, сколько миллионов людей через них проходят, и сколько {191} же миллионов среди них совершенно ни в чем не повинных людей, если даже я, при ничтожном числе встреч и столкновений в двух общих камерах двух тюрем, встретил десятки невинных, уже месяцами сидевших и ожидавших - кто изолятора, кто концлагеря, кто ссылки, но никто - освобождения.
II.
Четвертый день уже пребывал я в этом обществе, но никакой ангел еще не приходил возмутить воду в сей купели Силоамской. Наконец, 17-го сентября, в третьем часу дня, меня вызвали и повели через двор в главное здание. Там меня вполне любезно принял какой-то чин из "секретно-политического отдела" и сообщил, что я буду выпущен на свободу "через полчаса". Я поинтересовался, что же я буду делать "на свободе", не имея с собой ни денег, ни вещей? Узнав о петербургском юбилейном номере с чемоданом и деньгами, он на минуту задумался, а потом сказал: "Мы дадим вам сейчас два-три адреса ссыльных, которые могут помочь вам устроиться, а также на днях выдадим вам и деньги". Порывшись в каких-то бумагах, он, действительно, выписал мне три адреса - а затем позвал нижнего чина, который препроводил меня обратно в камеру No 42.
Вернувшись в камеру, я собрал свои вещи и стал ждать. Однако, ждать пришлось довольно долго, так как обещанные "полчаса" протянулись ровно пять суток. Это был очередной номер юбилейного чествования и "глубокого уважения" тетки. И - если спросить еще и еще раз - как же обстояло дело с "академиком Платоновым"? Его повезли в Самару тоже под конвоем и с винтовками, тоже посадили там в общую камеру с уголовными, тоже держали в ней девять Дней? Затем - позвольте спросить: где же здесь "революционная законность"? Мое "дело" - закончено; "приговор" - объявлен; я отправлен на житье в {192} Новосибирск; но на основании какого же нового "дела" я вновь ввержен в новосибирское узилище? По какому праву? По какому закону? На все эти наивные вопросы - только один вразумительный ответ: это тебе не Англия!
Итак - еще пять суток в камере. Мой рассказ о ней был бы однако неполон, если бы я обошел молчанием те необозримые колонны поздравителей, которые выползали изо всех щелей с наступлением ночи. Несмотря на мой опыт 1919-го года, я и представить себе не мог, какие полчища клопов могут ютиться в щелях между досками нар, и какие мириады вшей могут гнездиться в рубищах уголовных сидельцев. Спать по ночам я совершенно не мог: чуть задремлешь, как со всех сторон в тебя впиваются сотни выползших на промысел клопов. А уберечься от батальонов вшей, наползавших и справа и слева, не было никакой возможности. Кстати сказать - именно в это время по Новосибирску (как, впрочем, и по другим российским городам) разгуливал сыпной тиф;
случай избавил меня от этого юбилейного поздравителя.
Когда "полчаса" продлилась в двести раз больше, чем это
"Отправленный в политическую ссылку (а не тюрьму) в Новосибирск и заключенный 14-го сентября в камеру для уголовных (No 42) новосибирского ДПЗ, я имел удовольствие услышать от Вас 17-го сего сентября, что незаконное мое заключение является "ошибкой", и что я буду освобожден "через полчаса". Так как с тех пор прошло почти пять суток, то, очевидно, имеются новые и серьезные - хотя и неизвестные мне - причины продолжающегося {193} содержания моего в тюрьме. Настоящим прошу Вас: или поставить меня в известность об этих причинах, или сообщить, когда же истекут указанные Вами полчаса. В случае неполучения ответа в течение сегодняшнего дня, вынужден буду избрать самые решительные формы протеста".
В начале десятого часа отправил я это послание, а в 11 часов утра явился дежурный и кратко сообщил:
"Собирайте вещи!". И через несколько минут я очутился "на свободе" - на улицах Новосибирска. День же пленения моего был двести тридцать второй. Долго отмывался я выйдя на свободу!
Здесь заканчивается тюремный календарь и серия юбилейно-тюремных торжеств, так что обо всем дальнейшем можно рассказать вкратце. И, чтобы покончить с Новосибирской теткой, надо сообщить еще, что мне предложено было явиться к ней через три дня для получения "вида на жительство" и сообщения своего адреса. Когда я явился, то мне было вручено 12 рублей и 50 копеек! Деньги эти я вернул тетке почтовым переводом, когда сам получил денежный перевод от В. Н. Двенадцать с полтиной - это двойной месячный оклад, который имеют право получать все ссыльные. Шесть рублей с четвертаком в месяц, двенадцать копеек золотом - не шутите!
Итак - я "на свободе". Выход ли из затхлой тюрьмы, солнечный ли новосибирский сентябрь, но в тюрьме осталась моя лихорадка, мучавшая меня и в пути и в уголовной новосибирской камере. Я пошел по трем указанным мне теткой адресатам. О первом не буду говорить: это оказался молодой петербургский инженер, заканчивавший в Новосибирске трехлетие своей ссылки и смертельно напуганный вопросом: почему вздумалось тетушке дать мне именно его адрес? Но два других встретили меня истинно-дружески и во многом помогли советами и делами. Это был - профессор-кооператор В. А. Кильчевский и {194} старый меньшевик (вернее - член польской социалистической партии) И. С. Гвиздор, пребывавший в сибирской ссылке с короткими перерывами с 1903 года - тоже тридцатилетний юбилей! Им обоим этими строками приношу искреннюю мою благодарность.
Об И. С. Гвиздоре следовало бы рассказать подробнее - настолько это интересная история. Приговоренный в 1903 году, как член партии ППС, к двенадцатилетней каторге и проведя весь этот срок в кандалах, он за два года революции вышел на поселение и обосновался на жительство в Барнауле. Революция сделала его городским головой этого города - и в течение ряда революционных лет волны революции то взносили его на свой гребень, то низвергали "в преисподния земли". Приходили "красные" - и сажали его во главе городского управления, приходили "белые" - и сажали его в тюрьму, угрожая расстрелом. Такие взлеты и падения перемежались не один раз. То он инспектировал тюрьму, как стоящий на вершине барнаульской власти, то сам сидел в этой тюрьме - и такая смена происходила не один раз. Одни и те же тюремщики уж и не знали, как к нему относиться. Он рассказывал такой смешной эпизод из своей жизни в эти годы.
– Пришли "белые" - и в шестой раз попал я в тюрьму. Ничего, сижу, дело привычное. Однако, опасно было - уж очень сильно грозились расстрелять на этот раз. Вот как-то тюремный надзиратель мне и говорит: "Товарищ Гвиздор, ну что вам здесь сидеть, еще неровен час и расстреляют, а тут опять придут красные, опять старшим в городе будете".
– "Ну, что ж, говорю, за чем дело стало? Бери ключи и выпускай меня на свободу!" - "Не так-то просто, говорит, за воротами ограды часовой стоит, он не наш, того и гляди, донесет. Ну, да мы это дело устроим. Сегодня на вечерней прогулке по двору, когда будем всех вас в тюрьму загонять, вы громко попросите, чтобы мы вас по малому делу еще на минутку на дворе {195} оставили".
– "Ну, а потом что?" - "А потом сами увидите".