Тюрьмы и ссылки
Шрифт:
{317} Последняя фраза требует пояснения. В течение ноября месяца мы разоблачили в своей камере трех "наседок" (иногда их именовали и "насидками"). Произошли скандалы, в одном случае дело дошло и до потасовки - "курицу" помяли, - за которую камера была оставлена "без лавочки", но всё же все три курицы немедленно были переведены от нас в другие камеры. Наш староста, проф. Калмансон, после изгнания третьей курицы сказал мне:
– Удивительно: все три наседки были коммунисты!
– Ничего удивительного нет, - возразил я: - ведь всякий коммунист
Наш разговор a parte был очевидно подслушан четвертой еще неразоблаченной курицей, и следователь Шепталов был осведомлен о моих словах.
– Я, действительно, думаю нечто подобное, - сказал я, - хотя и не совсем в вашей формулировке. Но мало ли, что я думаю! Государство должно карать за дела, а не за мысли. Еще римское право знало, что cogitationis poenam nemo patitur.
– То есть, что это значит?
– Это значит: мысль - ненаказуема. Это установили римские юристы еще две тысячи лет тому назад.
– Вот были идиоты!
– искренне удивился следователь Шепталов.
Этим допрос и закончился: следователь куда-то торопился и все время посматривал на часы. Позвонив дежурному, чтобы тот увел меня обратно "домой", следователь Шепталов посулил мне на прощанье:
– В следующий раз вам будет предъявлено еще одно обвинение, относящееся к тем же последним годам. О более ранних поговорим позднее. Но предупреждаю вас в последний раз: бросьте систему запирательств, она ни к чему хорошему вас не приведет; дайте искренние и чистосердечные показания.
{318} - Я их и даю, - ответил на ходу я, когда дежурный страж уже уводил меня из следовательской комнаты.
XI.
Следующего допроса мне пришлось ожидать снова почти месяц: с моим делом торопились медленно и это меня спасло, потому что в тюрьме я досидел и пересидел Ежова на его посту главы НКВД. Иди мое дело быстрым темпом - я к началу 1938 года, несомненно, был бы уже где-нибудь в изоляторе или концентрационном лагере. А как известно
Легок путь, ведущий в ад,
Но обратный - невозможен.
Нам преданья говорят
Царь подземный осторожен:
Всех к себе впускает он,
Никого не выпускает...
Попади только в это царство концлагерей - и все дороги назад для тебя закрыты. Нелегко было просидеть 21 месяц в общих камерах тюрьмы, но великое спасибо теткиным сынам за их волокиту и медленную в моем случае юстицию.
Днем 31-го декабря я был вызван прежним порядком на допрос и привезен в ту же следовательскую комнату. Следователь Шепталов предложил мне сесть не у самого письменного стола, а немного поодаль, пока он закончит разбор своих бумаг. Покончив с этой работой, он встал, прошелся по комнате, закурил папиросу, предложил мне другую, от которой я отказался, и продолжал молча ходить и курить. Вдруг, остановившись передо мной, он воскликнул:
– Какие у вас прекрасные, новые калоши! Это снова требует небольшого отклонения в сторону - и опять на тему о "курицах".
Одеваясь перед отправкой в тюремные странствия в своей каширской комнате, я выбрал, разумеется, {319} худшее и наиболее поношенное из своего платья, - в том числе надел и старые, истоптанные высокие сапоги, оставив в своей комнате новую башмачную
Но нет, и об этом сущем пустяке следователь был осведомлен! Это показывает, под каким внимательным "внутренним освещением" жили все мы в камере.
Немного удивленный восклицанием следователя, я ответил, что калоши, действительно, новые. А он продолжал разгуливать по комнате и курить, несколько раз останавливался и повторял:
– "Прекрасные, совсем новые калоши!", - так что я скоро догадался, что тут дело не обошлось без "курицы". Следователь продолжал настаивать:
– Замечательные калоши! Вы что же, из Каширы захватили их с собой?
– Может быть, и из Каширы.
– Удивительно! Как это я раньше на вас их не замечал?
– Раньше я их не носил.
– Что же, в мешке их держали?
{320} - Может быть, и в мешке.
– Не вернее ли будет сказать, что вы купили их в тюрьме?
– Может быть, купил и в тюрьме.
– А сколько вы за них заплатили?
– Десять рублей.
– Но ведь вы, кажется, не получаете денежных передач?
– Не получаю. По вашему же распоряжению.
– Откуда же деньги?
– Захватил с собой при аресте.
– Замечательные калоши!
Мне надоели эти шпильки и я сказал:
– Не понимаю, гражданин следователь Шепталов, какое отношение имеют эти калоши к предъявляемым мне обвинениям?
– Ближайшее отношение. А именно: вы и на все серьезные вопросы обвинения отвечаете столь же правдиво, как и на вопрос о калошах?
– На серьезные вопросы я и отвечаю серьезно. А история с калошами вам известна, очевидно, во всех подробностях, но я не намерен о ней говорить.
– Нам все известно, - подчеркнул следователь Шепталов, присаживаясь к столу.
– Ну а теперь поговорим по серьезному.
Серьёзное заключалось в новом обвинительном пункте, не занесенном в обширный протокол 2-3 ноября. Произошел следующий диалог.
– Вам известно, что ваш личный секретарь и сообщник по идейно-организационному центру народничества Д. М. Пинес в январе месяце этого года был вторично арестован в своей архангельской ссылке?
– Известно.
– А что жена его, женщина-врач, была арестована в Ленинграде в апреле этого года - вам тоже известно?