У черноморских твердынь
Шрифт:
— Ну и Оля у нас, мастер на все руки! — благодарит краснофлотец, когда работа окончена.
— Не только на руки, но и на ноги! — вставляет другой. — Она же так танцует, что балерины позавидуют! Спляшем, Оля, пока еще не дошли до берега, а?
Краснофлотцы готовы расступиться, образовать на палубе круг. И гармонист уже тут как тут. Но девушка строго глянула на весельчаков:
— Фронт рядом, кровь льется, а вы «спляшем»!..
И минутная вспышка веселья сменяется привычной суровостью. Все словно сразу вспомнили: сейчас — в бой.
11
В первый день боев на Северной попал в окружение взвод второго батальона. Тяжело ранило старшину. Над ним склонилась девушка. Ласковые, умелые руки перевязали раненого.
— Голубушка, не оставляй меня, — взмолился старшина.
Девушка — это была Ольга Химич — взвалила раненого на плечи и, пробираясь по кустарнику, вытащила к своим. А сама вернулась к взводу и вместе со всеми отбивалась от наседавших фашистов. Осколками мины девушку смертельно ранило. Ее последние слова были: «Смерть вам, проклятые фашисты!»
Рядом с Олей Химич осколок сразил помощника начальника штаба батальона лейтенанта Георгия Чахаву. Краснофлотцы похоронили их обоих под кустом цветущего шиповника.
— Ты понимаешь, кажется, они любили друг друга, — сокрушенно сказал мне Александр Митрофанович Ищенко. — И вот, такая судьба…
После двухдневных боев на Северной стороне штаб бригады возвратился во второй сектор, к батальонам, оборонявшим теперь Сапун–гору. Во главе наших подразделений на Северной остались капитан Гегешидзе и старший политрук Турулин.
Враг теснит защитников Севастополя. У фашистов много авиации, неограниченное количество бомб, снарядов, мин. А мы расходуем последние наши запасы. Уже нечем стрелять по самолетам.
Наш правый сосед по Сапун–горе — 9–я бригада морской пехоты. Командует ею полковник Н. В. Благовещенский. Бригада недавно прибыла с Большой земли, однако вооружена слабовато, артиллерии не имеет. Мало боевой техники осталось в строю и у нас. Но боевой дух — прежний. Люди сражаются геройски. Никто не щадит себя. Каждый старается, чтобы и последний его патрон, последняя граната разили фашистов. И гитлеровцы — при всем своем численном превосходстве! — нас боятся. Даже мертвых севастопольцев стараются обойти на поле боя стороной…
Наступило 29 июня. Еще затемно враг начал штурм Сапун–горы. Ее склоны в огне, стонет под ногами земля. Отбиваем атаку за атакой. Все сознают — это последний рубеж. Но нас лишь горстка, а к концу дня в строю буквально единицы. И фашисты лезут на гору.
К бригадному наблюдательному пункту у обрыва приближается цепь немецких автоматчиков. Мы с комиссаром Ищенко на НП уже только вдвоем.
— Что будем делать дальше, товарищ генерал? —
Он подчеркнуто величает меня генералом. Это звание присвоено мне совсем недавно. Но тогда бригада еще была бригадой. А теперь.,.
Отстреливаясь, отходим — ничего другого не остается. Место открытое, и на нас с ревом пикируют «Юнкерсы-87», остервенело строча из пулеметов. Как ни странно, но это нас и спасает: автоматчики не решаются к нам приблизиться, боятся своих самолетов… И мы, перебегая от воронки к воронке, в конце концов отрываемся от врага.
Выходим к нашей артиллерийской позиции в Хомутовой балке. Тут стояли четыре 76–миллиметровых орудия. Уцелело лишь одно. У единственной пушки возится один–единственный матрос. Бескозырка на затылке, ворот фланелевки разорван, под нею видна выцветшая от пота и пыли тельняшка.
Не обращая на нас внимания, артиллерист, сурово сжав челюсти, продолжает свое дело. Он и заряжает пушку, и наводит, и стреляет. Орудие ведет огонь по Сапун–горе…
— Где остальные?
— Все здесь, никто не ушел! — отвечает матрос, не скрывая обиды, и обводит рукой вокруг. — Вот они!..
Мне становится стыдно за вопрос, заданный слишком поспешно. Артиллеристы тут — мертвые…
Не сказав друг другу ни слова, мы с Ищенко становимся рядом с краснофлотцем к орудию. Собрали последние семнадцать снарядов и бьем по Сапун–горе.
Зарядив пушку самым последним, краснофлотец зачерпнул бескозыркой песку и высыпал в дуло. Раздался выстрел, пушка невредима… Артиллерист хватает противотанковую гранату.
— Посторонись! — кричит он нам.
Когда развеялись дым и пыль, мы увидели пушку искалеченной. И мы ушли — делать тут было больше нечего.
Я не знал имени этого краснофлотца–артиллериста. Долго была неизвестна мне и его дальнейшая судьба. Нашелся последний артиллерист последней нашей пушки лишь через двадцать лет, когда вышла моя книга «Мы отстаивали Севастополь». Он написал мне из села Михайловка, Днепропетровской области:
«…Так вот, это я стоял у пушки — Коваленко Иван Захарович. Нас тогда осталось трое Живых: командир взвода Колесов, один краснофлотец и я. Краснофлотца тяжело ранило. Он упросил Колесова отнести его в санчасть. Я остался один, а около меня лежали погибшие мои товарищи — Алексей Чубенко, Иван Мазуренко, Михаил Шамрай и Таран, забыл его имя…»
Остатки бригады еще сутки держались на городском обводе. Затем вместе с бойцами других частей отошли на мыс Херсонес…
Те из нас, кто остался в живых и добрался до Большой земли, потом вместе с приморцами сражались за Кавказ. А позже, тоже в одном строю с ними, изгоняли фашистов из Крыма. Бои сроднили нас всех, моряков и пехотинцев. И когда мы встречаемся теперь где бы то ни было, мы встречаемся как самые близкие люди. Потому что такой дружбы, такой спайки, такой самоотверженной взаимной выручки, как под Одессой и Севастополем, мне кажется, не было нигде.