У черноморских твердынь
Шрифт:
— Федя молодцом, справляется. И ребята его любят, —отвечал майор Шаров.
После ранения Халамендыка сержант Федор Тимофеевич Сухомлинов вступил в командование его батареей и вскоре получил звание младшего лейтенанта. А комиссаром у него стал Александр Канищев, бывший заместитель политрука. Они давние друзья, до войны вместе служили рядовыми бойцами.
У полкового КП к нам присоединился военком Коновалов.
— А, герой приехал! — шумно приветствовал он Халамендыка и втиснулся на переднее сиденье. Старенький «газик», преодолев кое-как ухабы лесной дороги,
— В блиндаж бы надо спуститься, да больно денек хорош. Поговорим в виде исключения на полянке, — решает военком полка.
— Значит, огневые позиции — на прежнем месте… начинает майор Шаров. Он говорит о расположении наблюдательных пунктов, приводит сведения о противнике, большей частью известные присутствующим. Все понимают, что говорится это для Халамендыка, которому нужно познакомиться с обстановкой, войти в курс наших дел. Но мы еще не догадываемся, какая роль отводится теперь Даниилу Васильевичу в этих делах.
Сказав как будто уже обо всем, Шаров на минуту задумался, огляделся вокруг, и по тому, как изменился вдруг его голос, почувствовалось, что комдив сообщит сейчас нечто важное.
— Много дорог прошел я с вами, — продолжал Николай Иванович. — Как братья из дружной семьи, плечом к плечу дрались мы с врагом. И, откровенно говоря, очень не хочется с вами расставаться… Но мне приказано принять артиллерийский полк на балаклавском направлении. А вместо меня назначен капитан Халамендык, всем вам известный… Желаю вам, друзья, новых боевых успехов, победы над врагом!
Потом мы сопровождали Шарова и Халамендыка, отправившихся с докладом на КП полка. С окраины поселка у станции Мекензиевы Горы хорошо видна Северная сторона Севастополя. Просматривается и вся Северная бухта. А дальше — бескрайное море с повисшей над горизонтом дымкой…
Справа от нас виднелись разрушенные домики кордона Мекензи. За ними — заросшая кустарником высота. На ее склонах замаскированы батареи 2–го дивизиона. Эта высота — естественный заслон, закрывающий Инкерман и Севастополь от наблюдателей противника. А в лощине — огневые позиции 1–го дивизиона.
Шоссе и железная дорога, перекрещиваясь, спускаются в Бельбекскую долину. Противоположный ее склон, крутой и голый, изрыт немецкими окопами, которые кажутся сейчас пустыми. У совхоза «Серп и молот» окопы пересекают долину и подходят к Камышловскому железнодорожному мосту.
— Наш рубеж будто самой природой создан для обороны, — задумчиво промолвил Федор Сухомлинов, который тоже пошел с нами.
— Да, тут нэ треба на дэрэво лизты, — улыбнулся Халамендык, вспомнив, должно быть, как выбирал в ноябре место для своего первого под Севастополем наблюдательного пункта.
В апреле на нашем участке было еще тихо. В мае на переднем крае противника стало замечаться по ночам все усиливающееся движение. Однажды разведчики стрелкового полка привели на наш КП трех румынских солдат. Те с большой готовностью рассказали, что их часть снимается отсюда и ее окопы занимают немцы. Капитан
Ночью мы со связистом пробрались к боевому охранению на высоту Язык, откуда хорошо просматривалась лощина в расположении противника. С утра в лощину начали небольшими группками выходить из блиндажей немецкие солдаты. Раздеваются, загорают, окатывают друг друга водой… К полудню их набралось больше сотни.
— Разрешите открыть огонь, — прошу по телефону комдива.
— Продолжайте наблюдение, — следует ответ.
Солнце уже начало клониться к закату, когда Халамендык разрешил пристрелять группу кустов недалеко от основного сборища выползших в лощину гитлеровцев. Четыре пущенных туда снаряда всполошили было «курортников», но осколками их не задело, и, после того как разрывы стихли, немцы продолжали вести себя беспечно. «Неужели, — злился я, — они так и уйдут с пристрелянного участка, отдохнув на лужайке?..»
— Принимайте выстрел! — произнес вдруг вполголоса связист, повторяя переданную ему команду.
В воздухе прошуршал снаряд, и прямо среди загоравших фашистов ахнул взрыв. Один за другим загрохотали новые взрывы. Вверх полетели и люди, и бревна от разбитых блиндажей. А грохот стоял такой, будто детонировала сама лощина.
— Что наблюдается? — запросили меня.
— Что-то похожее на вулкан! — выпалил я. И сразу поправился: — Снаряды легли точно по цели!..
Когда дым развеялся, мы увидели, что зеленая лощина превратилась в неровное черное поле. Повсюду валялись перемешавшиеся с землей трупы. И до самого вечера в зоне нашего наблюдения появился лишь один живой фашист. Выскочив из укрытия, он стремительно перебежал лощину и скрылся за скалой.
В мае сводки Совинформбюро приносили тревожные вести о тяжелых боях на керченском направлении. Немцы перешли там в наступление, и это означало, что севастопольцы могут вот–вот остаться в Крыму один на один с огромной армией Манштейна.
Но чем сложнее становилась обстановка, тем сильнее каждый из нас ощущал общую сплоченность и непоколебимость, общую решимость стоять насмерть. Это так и прорывалось в любой беседе командиров и политработников с бойцами. Этим были проникнуты и совместные вечера, встречи, которые еще могли проводить подразделения и части — соседи по фронту, пользуясь продолжавшимся под Севастополем грозным затишьем.
На переднем крае противника все чаще появлялись рекогносцировщики. Строгие приказы об экономии снарядов запрещали открывать огонь по мелким группам гитлеровцев. И все же командир 7–й батареи Иван Ефимович Пшеничный не выдержал, когда увидел, как близ станции Бельбек вышли из кустов три гитлеровских офицера с развернутой картой. Осколки метко выпущенного снаряда уложили двоих, третий бросился бежать. В этот момент на соседнем пригорке появилась немецкая легковая машина. Едва из нее успели выйти четыре офицера, как следующий снаряд с батареи Пшеничного смешал их с землей. Наводчику стрелявшего орудия связисты передали то, что донеслось до них с НП: «Комбатр кричит «ура»!»