У истины в долгу
Шрифт:
– Иди, тебя ещё вызовут…
К этому времени Гриша занимал должность командира строительного батальона, имел много поощрений… За годы службы успел хорошо изучить географию страны, меняя военные городки, женился. Дочь училась в пединституте, жена работала медсестрой. Биография каждого из них была на виду. Ещё с неделю поволновались всей семьёй. Обсудили и вспомнили всё, что могло придти в голову, но ничего предосудительного не нашли…
Вызвали Григория только через месяц, в самом конце рабочего дня. В кабинете, куда он вошёл, настольная лампа осветила погоны согнувшегося
– Товарищ полковник, разрешите обратиться…
Офицер поднял голову и, резко встав, сделал несколько шагов навстречу:
– Ну, здорово, Гришка! Мне сказали, что ты на объекте, а я уже больше часа дожидаюсь тебя…
Они обнялись. Это был… Санька, с которым он не виделся после окончания училища.
– Приглашаешь к себе, майор, или как? – спросил давний приятель, – разговор-то предстоит долгий…
– Конечно, только домой позвоню, чтобы жена «поляну накрыла».
Дома у Гриши, за бутылкой водки, выяснилось, что престарелая тётя жены выслала ей вызов из Израиля. По старому адресу, не зная, что она там не живёт. Переписка между ними прекратилась много лет назад, а племянница давно вышла замуж за военного…
– Вот и разобрались по-хорошему, – вкушал Саня домашние разносолы, – твоё счастье Гришка, что на меня попал… Во-первых, сам понимаешь, какое тут дело можно было открыть: скрыл родственницу за границей, а сам секретные объекты строит… Смотрел я сейчас твоё личное дело. Служба идёт нормально, придраться не к чему, всё путём… А я уже давненько в этой «конторе» служу, вот и такой бодягой приходится заниматься. Честно говоря я сразу согласился, когда предложили к ним перейти. Вот ты сидишь в своём Простоквашино, а мне квартиру в областном центре дали. Правда, батя, тогда ещё живым был, не советовал: не меняй, говорил, совесть на погоны. Ну, ты же его взгляды помнишь… Но теперь время не то: лучше я буду уму-разуму других учить, чем меня… Настоялся на площадках, напахался, как же… Наелся всего по горло… Ничего, сейчас сам многих к ногтю прижал…
Но есть, Гриша, ещё и, во-вторых. Письмо о твоих деяниях, так сказать, «местного разлива». Не догадываешься? Об этом расскажи-ка мне более подробно, о Цизмере…
– О Яше Цизмере?!
– Именно о нём. Цитирую по памяти: «…перевёл рядового, еврея Якова Цизмера на отдельный участок. Назначил на ответственную должность с дополнительным пайком…». Что-то неправильно, или не так?
– Всё так. Избили у меня солдата до крови, попал в госпиталь. Пришлось мне разбираться. Подсказал мне его комвзвода, что видел, как стирал он чужие гимнастёрки, делал за кого-то дополнительную работу. Было это не раз, не два. Стали известны и другие факты издевательства над ним. Вызвал я его к себе, спрашиваю:
– На кого стараешься, парень?
Ничего не ответил, но лицо побелело, а в глазах заметался такой страх, как перед расстрелом… Тебе дальше рассказывать?
– Мы знаем об этом. Дедовщина стала повсеместным явлением, куда ни глянь…
– Перевёл я его на другой объект. Там работа труднее, поэтому и получает, что положено по нормативам. А служит хорошо, призвался после строительного техникума. Мне такие перестановки
Когда Гриша вышел проводить Саню к вызванной машине, тот, обняв его обеими руками, абсолютно трезво и отчётливо сказал на ухо:
– Рад, что не ошибся в старом друге. Скоро твой дембель, старик. Бери своих и мотайте отсюда подальше.
– Куда? – попытался сообразить он.
– Да хоть к «Бениной маме»… Неужели ты до сих пор не понял в каком дерьме купаешься? Я своё место нашёл, а вам тут ловить нечего…
Не сразу пришло «созревание» в семью офицера, их готовность к отъезду, но через несколько лет они прощались с Москвой через стекло автобуса, который вёз их с железнодорожного вокзала в Шереметьево.
Тускло горели уличные фонари, начал накрапывать дождь. Грише перехотелось стоять у окна. Он подошёл к столу, подлил уже остывшего чаю, затем поднял слетевшую на пол газету и снова стал читать объявления. Сегодня он ездил в одну крупную строительную фирму, где даже поговорил с клерком по-русски. Тот, пытаясь быстрее отвязаться от очередного соискателя в конце рабочего дня, сунул ему просмотреть какой-то чертёж. Гриша понял это, но, увидев в нём ошибку, не удержался и исправил её. Потом заполнил анкету, услыхав на прощание обычное: ждите ответа.
– Папа, – позвала его дочь, – ну чего ты там сидишь один, иди к нам, сейчас фильм по телеку начнётся.
Гриша зашёл в гостиную, где удобно устроились на диване жена и дочь. Диктор уже объявил название старой, ещё из той жизни кинокартины, которую они все с удовольствием смотрели не раз.
Началась музыкальная увертюра, стремительная и радостная. И тут Гриша почувствовал, как всё в нём наливается злостью, каким-то протестом против всего, что окружало его в новой жизни, против этого уюта… Не в силах сдержать себя, срывая голос, он вдруг закричал:
– Дуры, какие же вы дуры! Неужели вам не понятно, что я так больше не могу?! Вы заняты. А я, здоровый мужик, должен жить на ваше подаяние?! Да разве вы знаете, что такое настоящая работа?.. Когда начинаешь её с ноля, с котлована, а потом всё поднимается, растёт вверх, как живое…
Он ходил по комнате и никак не мог сдержать ни резких движений, ни колючих слов, пока не пересёкся взглядом с женой… Она смотрела на него и плакала… Никогда раньше он не видел её в таком состоянии – это остановило его. Ещё дрожа от возбуждения, Гриша присел рядом, а она прильнула к нему. Осторожно поправила упавшие на лоб волосы, провела ладонью по щекам…
Он тяжело дышал… Ему было стыдно, горько и обидно, что не сумел сдержаться, выплеснул своё горе на них, самых близких и дорогих людей… Разве они виноваты, что не везёт ему, крутилось в голове.
– Пойду, прилягу, – сказал он вслух, – извините, я не знаю, что происходит со мной…
Закончился фильм, а за ним и программа новостей, когда зазвонил телефон. Кто это, так поздно, удивилась дочь, но трубку взяла.
– Простите, ради Бога, за поздний звонок – прозвучал мужской голос, – но я никак не мог раньше… Григорий Семёнович – это…