У каждого свое зло
Шрифт:
— Петух в задницу не клюнет — мужик не перекрестится, — засмеялся Леонид Александрович, беря ее руку в свою.
— Довольно оригинальная трактовка народной мудрости, — заметила она, отвечая легким пожатием на его мимолетную ласку — дескать, я здесь, дорогой. Но начатый разговор завершила: — И все же, что ты собираешься с ним делать? Учти, я больше не намерена терпеть его рядом.
— Я же тебе говорю, Сонечка, потерпи еще немного! Это вопрос решенный. Меня, если честно, больше всего интересует сейчас встреча с братом. Ты не представляешь, что я испытываю. Ведь я его столько времени считал погибшим, а он жив! Знаешь,
— Хорошо, Леня, не буду. Но все же, зная тебя, я боюсь, что ты обойдешься с Чвановым мягко, и тогда он в любой момент сможет вернуться на Кипр и снова взяться за старое… У меня такое ощущение, что делать гадости в ответ на добро — это его хобби.
— Напрасно ты считаешь меня мягкотелым. Я, например, уже позвонил директору нашего банка на Кипре и попросил его аннулировать все счета Евгения Кирилловича, — улыбнулся Остроумов.
— Директор банка не имеет права этого делать, — возразила Софья.
— Имеет. Если деньги нажиты нечестным путем. А доказательства этого ты предоставила мне сама. Так что директору банка известно про все художества и Куркибы, и Чванова. Не забывай, кроме того, что у меня все-таки есть определенное реноме в деловом мире. Кому, по-твоему, больше поверят — мне или моему референту-жулику? Между прочим, я уже поставил Чванова в известность о своих действиях. Поэтому он такой и мрачный. Теперь у него одна надежда — на обещанные мною двести пятьдесят тысяч.
— Господи, безумие какое-то! Да я бы вообще не дала ему ни цента! — в сердцах воскликнула Софья. — За что? За то, что он тебя обворовал? Гуманизм, милый мой, должен иметь свои границы.
— Ты хотела сказать — альтруизм, не так ли?
— Милосердие, альтруизм — какая разница! — сказала Софья, отворачиваясь к иллюминатору. — Чванова надо наказать, а не откупаться от него деньгами. Ох, Леня, с твоей добротой… — Она недоговорила.
Остроумов лукаво усмехнулся и вновь взялся за журнал.
Через сорок минут самолет приземлился на специально отведенной для «частников» взлетно-посадочной полосе, а еще спустя четверть часа Остроумов с супругой и Чванов были препровождены в зал VIP, где Леонид Александрович, предложив Софье и Евгению Кирилловичу выпить по чашечке кофе в баре, отправился на поиски банковского окошка — для местного банкомата его сумма, наверно, была бы велика.
Чванов с нетерпением ждал его возвращения. Холуйские задатки были сильны в нем и, конечно, научившись угадывать любое желание хозяина, Евгений Кириллович уже в самолете понял, что тот принял для себя какое-то решение и готов как можно скорее от него избавиться.
«Ну и xpен с тобой, деревня! — размышлял Евгений Кириллович, воодушевленный тем, что Остроумов, не откладывая в долгий ящик, пошел за наличными. Почему-то ему показалось, что босс — теперь уже бывший, судя по всему, — собрался расплатиться с ним здесь, в аэропорту. — Главное получить четверть лимона, а там-то уж…»
Он, не обращая теперь никакого внимания на недовольство Софьи, выкурил в нетерпеливом ожидании две сигаретки и еще бы выкурил — назло ей, если бы к нему наконец не подошел Леонид Александрович.
— Ну что ж, пора нам расставаться, Евгений Кириллович, — произнес он то, чего Чванов и ожидал.
— А как же новое задание? — для проформы осведомился
— Вы, верно, уже догадались, Евгений Кириллович, что в свете последних событий нам с вами больше не по пути? — проговорил Остроумов. — Так что никаких больше заданий. Будьте добры получить расчет.
Чванов вскочил с кресла в предвкушении огромных денег и тут же, с мгновенно оборвавшимся сердцем, опустился назад, увидев, как этот мужлан, этот никчемный везунчик Остроумов с сосредоточенным видом отсчитывает ему, купюра за купюрой, коричневатые российские сторублевки…
— Вот, прошу вас, — с изысканной вежливостью сказал наконец Остроумов. — Ровно двести пятьдесят тысяч рублей.
— К-как рублей?! — чувствуя, что теряет над собой контроль, что готов постыдно рухнуть в обморок, переспросил Чванов. Он даже обернулся за поддержкой к Софье, но та, болтая ложечкой в пустой чашке, смотрела не на него, а на своего разлюбезного муженька и, судя по всему, была целиком на его стороне.
— Да, рублей. А в чем дело? Что-то не так? — невинно спросил Леонид Александрович.
— Но… но… позвольте! Ведь речь шла о четверти миллиона долларов, которые вы обещали мне выплатить в качестве… гм… отступного.
Остроумов посмотрел на него с каким-то странным выражением — не то жалел в душе, не то презирал…
— Вы, верно, ослышались, Евгений Кириллович, — мягко ответил он. Разве я называл сумму в долларах? Я обещал вам выплатить двести пятьдесят тысяч, но, извините… ни о каких долларах даже не могло идти речи. А-а, понимаю, понимаю… По-видимому, вас сбило с толку то обстоятельство, что мы с вами беседовали о вышеуказанной сумме, находясь за границей, где рубли, как говорится, не в чести. Но сейчас-то мы с вами в России, так что не обессудьте.
Потеряв голову от унижения и отчаяния, Чванов чуть не бросился на босса, но тот шутя поймал его руку и резко вывернул ее вниз.
— Ну зачем же так неосторожно, Евгений Кириллович? Вспомните сарайчик. К тому же, — он заговорщически оглянулся вокруг, — здесь общественное место, на нас люди смотрят. Вы что, не хотите брать деньги? Двести пятьдесят тысяч рублей — довольно большая сумма, даже в условиях российского кризиса. Почти девять тысяч долларов. И это, заметьте, вместо того, чтобы сдать вас правосудию, дорогой, за то, что вы в течение нескольких лет самым беспардонным образом меня обкрадывали. Другой бы на вашем месте радовался, а вы… — Он вдруг каким-то непостижимым образом на глазах превратился из респектабельного джентльмена в страшного леспромхозовского парня с чудовищными кулаками, способного намылить холку любому обидчику. — А ну, бери деньги, пока я не передумал, и вали отсюда, гнида! — процедил вдруг Леонид сквозь зубы. — И чтобы духу твоего больше рядом со мной не было!
Чванов готов был завыть от обиды. Его кинули! И как кинули! Как последнее фуфло! И, главное, кто! Скрипя зубами от бессилия, он задом, чтобы не выпустить Остроумова из вида — мало ли какая пакость еще взбредет ему в голову, — попятился к выходу.
Очутившись на недосягаемом для Леонида Александровича расстоянии, он все же малость отвел душу, злобно выкрикнул:
— Ты меня еще попомнишь, гад!
Хотел крикнуть что-то еще, но двое дюжих секьюрити, аккуратных и непреклонных, подхватив его под белы руки, вывели, как скандалиста, из зала для особо важных особ.