У Лаки
Шрифт:
На главной улице кафе «Ахиллион» соседствовало со слабо освещенной аптекой – сплошные ящики и шкафы, ни одной открытой полки, – которой владела католическая семья, питавшая неприятие к средствам контрацепции. Подобные вещицы можно было легко и тайно приобрести у Ахилла в кафе, если только обратиться напрямую к нему, а не к его старшей дочери. Особые посетители заглядывали и забирали большие бумажные пакеты с презервативами «Данлоп», и Ахилла приводило в смятение, что многие из этих мужчин были явно странными. Даже сумасшедшие ублюдки много занимались сексом.
Участок с другой стороны кафе пустовал, становясь прибежищем ползучих насекомых и бурых сорняков, которые, в свою очередь, так и манили улетевшие газеты, брошенные окурки
Чтобы попасть в кафе, нужно было пройти высокие барные двери на пороге из тераццо. По обе стороны от них над окнами, как брови, нависали маленькие козырьки. Обе витрины были устланы цветной папиросной бумагой: левую отвели под фрукты и овощи (во времена продовольственных пайков – одни бобовые), правую – под табачные изделия и мелочи для ухода за собой, в основном крема и щетки. В кафе, как Ахилл хвастался посетителям, самый большой выбор расчесок в пригородах Сиднея, вне конкуренции. За витринами следила Валия, и Ахилл ценил это по достоинству. Пол кафе, выложенный кремовой плиткой по коричневому раствору безумной мозаикой, подавался как кубистический дизайн, очень модный в Европе. Во всем южном полушарии было не найти даже отдаленно похожего узора. Но к такому полу привыкаешь.
Вдоль одной стены стояли семь столов с диванчиками, рассчитанные на пятерых взрослых за каждым, а вдоль другой тянулась длинная стойка, за которой властвовала Валия.
За кухней был центральный коридор без окон, что заканчивался гостиной с выходом на веранду. Остальные двери коридора вели в три спальни: Пенни, Валии, Ахилла, но он уже много лет там не ночевал. С тех пор, как умерла Элефтерия, Ахилл предпочитал отдыхать на задней веранде, которую завесил жалюзи и парусиновыми занавесками. А в бывшей спальне хранились хлеб и сигареты – то, что портится или может быть украдено, если их держать снаружи или за прилавком. Во дворе был сарай для бакалеи, разросшаяся олива, огород с редиской и зеленью, заросли виноградной лозы, лимонные деревья, и посреди всего этого торчал пень банксии (местное дерево Ахиллу казалось уродливым и мешало, а вот пень он счел эстетически привлекательным; а еще ему нравилось наблюдать физические доказательства собственной власти). Во время ливней из-под сухого обрубка в дом и кафе перебирались пауки-охотники. Свободные минуты Ахилл боролся с вредителями, опасаясь, что кафе наводнят насекомые и с его семьей случится нечто ужасное.
2002
В первый день Эмили в Сиднее Лаки не рассказал ей ни про аферу с Бенни Гудменом, ни про кафе «Ахиллион», ни про то, где взял средства на запуск франшизы, ни о том, как найдет их на открытие нового ресторана. Интервью было очень коротким. Лаки пообещал побеседовать более подробно в следующий раз. Он проводил Эмили до ее арендованного автомобиля, и та намеренно давала всякой паузе повиснуть в надежде, что Лаки почувствует себя обязанным что-нибудь произнести, поделиться информацией. Так и произошло; повысив голос, чтобы перекричать гул самолета над головой, Лаки посоветовал обратиться к детективу Питеру Попеску, который присутствовал на месте происшествия в кафе Третьего апреля. Попеску был из тех копов, которые любят высказывать свое мнение, хоть уже и оставил службу в полиции. Теперь он работал в компании по продаже медицинских принадлежностей клиникам и больницам. Несколько месяцев назад бывший детектив ни с того ни с сего позвонил Лаки и выжившей в бойне Софии Кутс, чтобы узнать, как у них дела спустя столько лет.
– Я все еще поддерживаю связь с Софией, – добавил Лаки. – Она дочь Валии, моей бывшей жены, от второго брака. Не стану говорить, мол, она мне как
– У вас есть свои дети? – спросила Эмили.
– Вообще никакой семьи, – широко улыбнулся Лаки, будто в этой сфере его жизнь сложилось как нельзя лучше, словно тут все пошло по плану. – А у вас есть детки?
– Собиралась завести ребенка, но теперь, думаю, не буду, – ответила Эмили, открывая дверцу машины.
Возможность упущена – Эмили попыталась выстроить семейный дом, но рухнули стены. Она чувствовала себя мультяшным персонажем, который ловко преследовал добычу по пустыне, а потом его вдруг раздавил тупой предмет. Ну что ж, подумала Эмили. Ну, черт побери, что ж.
По полуденным улицам за пляжем гремели детские коляски, велосипеды, топотали ноги в сандалиях. Машины едва двигались. Над водой летал туристический вертолет и парили белые чайки. Море, когда волна отступала, тяжело перекатывалось по песку, оставляя небольшие завитки водорослей. Эмили прислонилась к стене набережной и ощутила, как растворяется в движении воды и сборище тысяч тел. В небе, как приклеенное, палило солнце.
Питер Попеску наверняка знает толк в интервью. Он проводил, вероятно, сотни бесед с жертвами и преступниками, когда на кону стояло очень многое. Возможно, он справляется с этим лучше, чем Эмили. Возможно, он даже будет тыкать ее в это носом. Эмили вновь увидела, как мир в одночасье способен стать враждебным; вот она смотрит на прекрасный пляж, на отдыхающих людей, а в следующую минуту ей нужно выведывать информацию у человека, который возненавидит ее тон, акцент, вопросы, который посчитает, что она проделала весь этот путь, лишь бы вызвать хаос.
Бывший детектив предложил встретиться в парке за пляжем Куджи; в выходной день, по его словам, грех находиться в другом месте. Попеску был в зеленой рыбацкой шляпе, и Эмили, приехавшая пораньше, заметила его почти сразу, как только отвела взгляд от воды. Бывший детектив степенно сидел на скамейке, держа в руках сложенный журнал («Нью-Йоркер»). На обложке красовался большой черный круг, похожий на какой-то портал. Попеску встал, приветствуя Эмили, и уселся обратно уже вместе с ней.
– Я подписчик, – пояснил он. – Всегда беру на пляж экземпляр. Это не напоказ. И сижу прямо здесь. Итак, полагаю, вы изучаете Третье апреля?
– Результаты коронарного обследования, заключение психиатра. Все, что смогла найти в старых газетах. В основных ежедневных изданиях, во всяком случае. Сегодня я хочу узнать вашу точку зрения. Как вы видите произошедшее теперь, почти восемь лет спустя.
– Моему бывшему шефу это не понравится, но увы, увы, я нынче работаю в частном секторе. Он считает, что бывшие полицейские должны сидеть тихо, не высовываться, а я думаю, что мы имеем право голоса.
Замечание заставило Эмили насторожиться. Те, кто верил, что их заставили замолчать, при возможности наконец высказаться способны устроить сцену.
– Расскажите о ресторанах «У Лаки»? – предложила Эмили. – Особенно о последнем.
– Было время, когда рестораны «У Лаки» ассоциировались с культурой мигрантов, в основном греков, эмигрировавших после Второй мировой и Гражданской войны в Греции. Оккупация нанесла стране ущерб. Гражданская война снова ее развалила. Я знал несколько греков из кафе, и они часто говорили о голоде во время оккупации. Затем они приехали сюда готовить огромные блюда для австралийцев. Я вижу франшизу ответвлением греко-австралийских кафе в стиле дайнеров. Большинства уже нет. К тому времени, как в 94-м появился с пистолетом Генри, от сети осталось единственное кафе. Страна была более разнообразной в расовом и этническом плане. В последнем кафе греческие корни были только у пары сотрудников. Один повар был австралийским китайцем, второй – тонганцем. Мы не говорим об экзотике. Это современная Австралия. Еду они подавали англо-американскую.