У меня девять жизней
Шрифт:
— Ну, вот и отлично… Выкарабкиваешься, издали видно!
Бледные губы шевельнулись, прошептали:
— А, парни… Здорово… Видите — запеленали меня…
— Больно? — спросил Николай.
— Не-е… Негры тут… да вы знаете… — он замолчал.
— Ну-ну?
— Они рисуют… Нарисовали, что через двое суток встану…
— Перелом срастется? — брякнул Володя, и испуганно закрыл рот.
Рафаил ответил равнодушно:
— Перелом… Я думал, вывихнул… Они долго… — опять замолчал.
— Рафа, что — долго? — мягко спросил Колька.
— Смотрели,
Колька пихнул Володю локтем — молчи. Незачем больному знать подробности. Скверные это были подробности, они оба видели, как правая нога Рафаила болталась, сломанная посредине голени. И видели кость, проткнувшую кожу изнутри.
— А почему ты знаешь, что показалось? — все-таки спросил Николай.
— Сегодня на рассвете смотрели… гнули… — Рафаил снова шептал. — Нарисовали… через двое суток… Где мы, парни?
— Не знаем, Рафа. Пока не идентифицировали, — сказал Володя.
Рафаил вдруг уронил голову.
— П-стите… Пр-остите, р-ребята… Я п-сплю… — он тихо захрапел, уткнувшись в листья, как в одеяло.
Тогда Колька воровато оглянулся и запустил руку под живую повязку. Горнолыжники поневоле разбираются в переломах, что твои хирурги. И Колька нащупал больное место на ноге и сказал себе без удивления: «Действительно, срослась. Чудеса продолжаются».
Он выпрямился и сказал Володе:
— Муфта — во, с кулак, — и показал кулак. — Срастили.
Володя открыл рот.
— Вре-ешь…
Он тоже знал, что такое «муфта» — костная мозоль на месте заросшего перелома. Когда Колька валялся в больнице, дружки ходили к нему каждый день и поднаторели в хирургии.
— Слишком много чудес, Карпов.
— Слишком много, — Николай поднялся с колен. — Пожалуй, ты был прав. Для Земли чудес многовато. Сутки еще не прошли. Попытаемся уйти в баросфере?
— Большой риск, Николай.
— Ладно… Рафаила беру на себя. Они его здорово подлечили.
Он крепко потер виски. Интересы науки и все такое прочее, и больного везти рискованно, и все-таки ему совсем не хотелось коротать свой век в Совмещенном Пространстве, в раю или не в раю, или где угодно. Он пойдет и подготовит баросферу к старту — здесь недалеко, за сорок минут обернется.
— Так я пошел к баросфере.
Володя пожал плечами. И увидев, как он придвинул лицо к неподвижному лицу Рафаила, Колька внезапно вспомнил то утро, четырнадцать лет назад, когда он впервые разглядел и понял их обоих.
Он дождался их в проходном дворе — культурных деток, — под облупленной кирпичной аркой. Прижал к стене. Они смотрели с нервной дрожью, но без страха. Толстый мальчик в очках защищал живот руками. «…»
— сказал Кила, детдомовский кореш, а Колька приказал: «Заткнись» и спросил: «Очкарь, что у тебя в пазухе?» — «Белые мыши, для живого уголка».
— «Покажи!»
Очкарь достал красноглазую
Второй культурный мальчик — кудрявый, маленький — смотрел на обидчиков пристально и высокомерно, как бы отталкивая взглядом.
«Беленькая, сволочуга!» — сказал Кила и вдруг ударил снизу по руке Володьки. Мышка шлепнулась в свежий потек мочи на асфальте. Пробежала к стене, под кирпич. Колька наклонился и увидел, что вместо глаза у нее выпуклая капелька крови. Тогда он сплюнул и приказал своим: «За мной…», и они поскакали через заборы к детдому…
Эх, напрасно Колька Карпов вспомнил давние дела! Напрасно остановился на полдороге, засомневался. Не пришло бы в голову воспоминание, он сумел бы выдраться из этого рая земного и увести друзей. А теперь не мог. Он остановился и подумал отчетливо: «Убьет Рафаила при переходе, я же руки на себя наложу». И, будто услыхав его мысль, в лечебницу вошел седой человек. Поднес руки к груди, приподняв красного жука на ней, — поздоровался. Картинно улыбнулся и отдельно поздоровался с Володей. Глубоким музыкальным басом произнес:
— Брахак…
Он улыбался, но прищуренные веки, морщинка около рта, беспокойный поворот головы… Нет, Брахаку не хотелось улыбаться… Врач? Как будто вчера его не было среди врачей. Инстинкт подсказывал Николаю, что Брахак — важное лицо. Он и по внешности был весьма представителен: могучее тренированное тело, холодные, очень живые глаза и тонкая улыбка. Под мышкой он держал, как портфель, стопку овальных листьев. Академик, да и только…
Он заботливо заглянул в лицо Рафаилу, присел на лежанку, а листья пристроил рядом. В руке у него, как у фокусника, оказался голубой мелок, и он зачиркал им по листу — рисовал. Пригласил жестом подойти поближе.
Рисовал он с необычайной быстротой — через минуту на листе была изображена баросфера с открытым люком… так… а вот кто-то лезет по скобам к люку.
В этот момент произошло сразу два события. Пришла кудрявая женщина-врач, и Колька на несколько секунд потерял всякий интерес к Брахакову рисованию — такой красавицей оказалась она. А пока он хлопал глазами, снаружи затопотали быстрые шаги и высокий голос прокричал, приближаясь:
— Ра-аджтам, го-ониа-а-а!
Брахак с сердцем бросил мелок. Развел руками — мол, некогда, извините
— и быстро заговорил с девушкой… Колька краем уха слушал незнакомые звучные слова и пытался сообразить, к чему была нарисована баросфера. Когда Брахак зашагал к выходу, Колька сказал Володе: «Я сейчас…» и побежал следом. Он боялся, что старик вернет его, а вышло как раз хорошо — Брахак вежливо подождал, и они пошли вместе.
Он запоминал дорогу. От выхода направо, по узкой аллее, до поляны, на которой суетились охотники — отвязывали больших огненно-рыжих собак. Посреди следующей поляны лежал слон в зеленой попоне, охотник сидел на бивне и промывал зверю глаз.