У нас это невозможно

Льюис Синклер

– Она, кажется, права, – сказал Дормэс.

– Это, пожалуй, в первый раз, – усмехнулась Лоринда. – Раньше я наивно думала, что женщины-избирательницы слишком хорошо знают мужчин, чтоб поверить их благородным заверениям по радио.

Они сидели в автомобиле перед гостиницей; Джулиэн и Сисси впереди, Дормэс на заднем сиденье, внушительный и несчастный в своих многочисленных одеждах.

– Такие дела, – сказала Сисси. – Хорошие времена наступили для молодых мечтателей, и все благодаря Диктатору. Изволь маршировать под военный оркестр… либо сиди дома… либо иди в тюрьму.

– Да… Ну, ладно, что-нибудь да я найду. Сисси, ты пойдешь за меня замуж… когда я найду работу?

(Прямо невероятно, думал Дормэс, как эти современные несентиментальные

сентименталисты игнорируют его присутствие… Точно животные.) Даже раньше, если захочешь. Хотя брак представляется мне теперь сплошной нелепостью, Джулиэн. нельзя же в самом деле так: после того, как мы убедились воочию, что все наши старые учреждения – это гниль и ложь, после того, как мы видели, как церковь, государство и все прочее пали ниц перед корпо, нельзя же ожидать от нас, что после всего этого мы будем по-прежнему доверчиво смотреть им в рот. Но для спокойствия таких нетронутых умов, как твой дедушка и Дормэс, нам придется, наверно, сделать вид, что мы верим, будто священники, поддерживающие Великого Шефа Уиндрипа, все-таки уполномочены господом-богом продавать разрешение на любовь!

– Сисси!

– Ох! А я и забыла, что ты здесь, папа! Но как бы то ни было, детей у нас не будет. Я люблю детей! Я была бы рада, если бы вокруг меня носилась дюжина этаких очаровательных дьяволят. Но когда люди так раскисли, что отдали мир на произвол ничтожествам и диктаторам, пусть не ждут, что порядочная женщина станет поставлять детей в этот сумасшедший дом! Чем больше действительно любишь детей, тем меньше хочется рожать их в такое время!

На это Джулиэн возразил решительным тоном наивного ухажера прошлого века:

– Да. Но дети у нас все-таки будут!

– Черт его знает, может, и будут! – ответила нежная девушка.

Между тем именно Дормэс, которого меньше всего принимали в расчет, нашел работу для Джулиэна.

Старый доктор Олмстэд тянулся изо всех сил, стараясь заменить своего бывшего компаньона Фаулера Гринхилла. Но ему трудно было зимой править машиной, и он так люто ненавидел убийц своего друга, что не соглашался пользоваться услугами не только молодых людей, состоящих в ММ, но даже тех, кто фактически признал теперешних правителей, отправившись в трудовои лагерь. Итак, выбор его пал на Джулиэна, которому отныне предстояло возить его и днем и ночью, а со временем и помогать при анестезировании и перевязках; и Джулиэн, который за неделю мысленно переменил целую кучу профессий, представив себя авиатором, музыкальным критиком, инженером по кондиционированию воздуха и археологом, занимающимся раскопками на Юкатане, теперь твердо решил отдать себя медицине, заменив таким образом Дормэсу его покойно го зятя-доктора.

И, прислушиваясь к тому, как Джулиэн и Снсси мечтают, ссорятся и шепчутся в полуосвещенной гостиной, Дормэс черпал у них – и у них, и у Дэвида, и у Лоринды, и у Бака Титуса – решимость продолжать свою работу в редакции «Информера» вместо того, чтобы придушить Штаубмейера,

XXII

Десятого декабря был день рождения Берзелиоса Уиндрипа, хотя на заре своей политической карьеры, когда он еще не уяснил, что ложь иногда попадает в печать и потом несправедливо обращается против вас же, он говорил, что родился двадцать пятого декабря, как и тот, в ком он готов был признать еще более великого вождя, крича при этом с настоящими слезами на глазах, что его полное имя – Берзелиос Ноэль Вайнахт [18] Уиндрип.

note 18

Ноэль, Вайнахт - рождество (франц. и нем.).

Свое рождение в 1937 году он отметил историческим «Постановлением о порядке», в котором говорилось, что, хотя корпоративное правительство доказало

свою устойчивость и добрую волю, все еще имеются некоторые неразумные и преступные «элементы», которые из зависти к успехам корпо стремятся разрушить все хорошее. У мягкосердечного правительства иссякло терпение, и оно извещало страну, что отныне и впредь всякий, кто словом или делом попытается нанести вред Государству, будет казнен или лишен свободы. Ввиду того, что тюрьмы уже переполнены, – с одной стороны, преступными клеветниками, а с другой – теми, кого добросердечное правительство должно охранять посредством «превентивного ареста», – по всей стране будут безотлагательно открыты концентрационные лагеря.

Дормэс догадывался, что концентрационные лагеря нужны не столько в качестве дополнительной площади для размещения жертв, сколько для того, чтобы предоставить молодым, веселым минитменам возможность развлекаться без вмешательства старых полиейских и тюремщиков-профессионалов, большинство которых смотрело на заключенных не как на врагов, которых надо истязать, а как на скот, который надо сохранить в целости.

Одиннадцатого числа состоялось торжественное открытие концентрационного лагеря – с оркестром, бумажными цветами и речами районного уполномоченного Рийка и Шэда Ледью; лагерь был открыт в Трианоне, в девяти милях к северу от Форта Бьюла, в помещении экспериментальной школы для девочек. (Девочек и их учительниц, как материал малоценный для корпоративного государства, просто-напросто выставили.) С этого дня и во все последующие дни к Дормэсу от друзей-журналистов со всех концов страны начали поступать секретные сообщения о терроре корпо и о первых кровавых восстаниях против них.

В Арканзасе девяносто шесть бывших фермеров-испольщиков, постоянно жаловавшихся на свои несчастья и почему-то не ставших ни на йоту счастливее в благоустроенном гигиеническом трудовом лагере с бесплатным еженедельным концертом, напали на контору и убили начальника лагеря и пятерых его помощников. Выступивший против них Литтлрокский полк ММ окружил восставших со всех сторон, загнал их на поле и здесь, приказав им бежать, открыл пулеметный огонь по спинам так смешно спотыкавшихся и падавших людей.

В Сан-Франциско докеры затеяли совершенно незаконную стачку, причем их вожаки, заведомые коммунисты, произносили такие изменнические речи против правительства, что местный командир ММ распорядился привязать троих из них к кипе индийского тростника, которую затем полили керосином и подожгли. Этот командир в назидание другим недовольным, пока преступники горели, отстрелил им пальцы и уши причем показал такое искусство в стрельбе, которой его обучили в рядах ММ, что не убил ни одного из то их, пока отделывал их таким образом. Впоследствии он занялся поисками Тома Муни (освобожденного Верховным судом США в начале 1936 года), но этот знаменитый антикорповский агитатор вовремя перепугался и бежал на шхуне на Таити.

В Потакете некий популярный дантист и директор банка, которому, казалось бы, должны быть чужды гнилые, мятежные настроения так называемых рабочих лидеров, совершенно неосновательно возмутившись вниманием, проявленным в кафе несколькими молодыми людьми в форме ММ к его жене (все они были в отпуску и просто веселились с юношеской непосредственностью и задором), в общей свалке стал палить из револьвера и убил троих из них. Как правило, считая это делом, лишенным общественного значения, минитмены не оглашали подробностей того, как они воздействуют на бунтовщиков, но в данном случае, поскольку дурак-дантист проявил себя маньяком-убийцей, местный начальник ММ разрешил газетам напечатать сообщение о том, что дантисту отпустили шестьдесят девять ударов гибким стальным прутом, а затем, когда он пришел в себя, поместили для осознания его кровавого идиотизма в камеру, на полу которой на два фута стояла вода, но зато, как бы в насмешку, отсутствовала вода для питья. К сожалению, человек этот умер раньше, чем успел обратиться за утешением к религии.