У нас в городке воров нет

Дамасо вернулся с первыми петухами. Ана, его жена, беременная уже седьмой месяц, сидела, не раздеваясь, на постели и ждала его. Лампа начинала гаснуть. Дамасо понял, что жена ждала его всю ночь, не переставала ждать ни на миг и даже сейчас, видя перед собой, по-прежнему ждет его. Он успокаивающе кивнул ей, но она не ответила, а испуганно уставилась на узелок из красной материи, который он принес, скривила губы, стараясь не заплакать, и задрожала. В молчаливой ярости Дамасо обеими руками схватил ее за корсаж. От него пахло перегаром.

Ана

позволила поднять себя, а потом всей своей тяжестью упала к нему на грудь, прильнула лицом к его ярко-красной полосатой рубашке и зарыдала. Крепко обхватив мужа, она держала его, не отпуская, до тех пор, пока, наконец, не успокоилась.

– Я сидела и заснула, – всхлипывая, заговорила она, – и вдруг вижу во сне – дверь открылась, и в комнату втолкнули тебя, окровавленного.

Дамасо молча высвободился из объятий жены и посадил ее на кровать, туда, где она сидела до его прихода, а потом бросил узелок ей на колени и вышел помочиться. Она развязала тряпку и увидела бильярдные шары – два белых и один красный, потерявшие блеск, со щербинками от ударов.

Когда Дамасо вернулся, она удивленно их рассматривала.

– Зачем они? – спросила она. Он пожал плечами:

– Чтобы играть в бильярд.

Дамасо снова завязал шары в красную тряпку и вместе с самодельной отмычкой, карманным фонариком и ножом спрятал их на дно сундука. Ана легла, не раздеваясь, лицом к стене. Дамасо снял только брюки. Вытянувшись на постели, он курил в темноте и пытался обнаружить в предрассветных звуках и шорохах хоть какие-нибудь последствия того, что он совершил; и вдруг до него дошло, что жена не спит.

– О чем ты думаешь?

– Ни о чем, – сказала она.

От злости голос его стал еще глубже обычного. Дамасо затянулся последний раз и загасил окурок о земляной пол.

– Не было ничего другого, – вздохнул он. – Зря проболтался целый час.

– Жаль, что тебя не пристрелили, – сказала Ана. Дамасо вздрогнул.

– Типун тебе на язык, – пробормотал он и, постучав по краю деревянной кровати, стал шарить рукой по полу в поисках сигарет и спичек.

– Ну и осел же ты! – сказала она. – Хоть бы подумал, что я дожидаюсь и не сплю, и каждый раз, как слышу шум на улице, мне кажется, что это несут тебя мертвого. – Она вздохнула и добавила: – И все из-за каких-то трех бильярдных шаров.

– В ящике стола было всего только двадцать пять сентаво.

– Тогда не надо было брать ничего.

– Очень уж трудно было туда влезть, – сказал Дамасо. – Не мог же я уйти с пустыми руками.

– Взял бы хоть что-нибудь другое.

– Другого ничего не было, – сказал Дамасо.

– Нигде не найдешь столько разных вещей, как в бильярдной.

– Это так кажется, – сказал Дамасо. – А когда войдешь и хорошенько оглядишься, то видишь, что там нет ничего дельного.

Ана молчала. Дамасо представил себе, как она с открытыми глазами ищет во мраке памяти какой-нибудь ценный предмет.

– Может, оно и так, – сказала она.

Дамасо закурил опять. Алкоголь покидал его, и постепенно возвращались ощущение веса и объема тела и способность распоряжаться им.

– Там, внутри, был кот, – добавил он. – Большущий белый кот.

Ана перевернулась на другой бок, прижалась раздувшимся животом к животу мужа и просунула ногу между его колен. От нее пахло луком.

– Очень страшно было?

– Кому, мне?

– А кому же? – сказала Ана. – Говорят, мужчинам тоже бывает страшно.

Он почувствовал, что она

улыбается, и тоже улыбнулся.

– Немного, – ответил Дамасо. – Чуть штаны не намочил.

Он дал поцеловать себя, но сам не ответил. Потом, с полным сознанием риска, на который пошел, но без тени раскаяния, словно делясь воспоминаниями о путешествии, все ей подробно рассказал.

Она долго молчала.

– Глупость ты сделал.

– Самое главное – начать, – сказал Дамасо. – И вообще, для первого раза не так уж плохо.

Было уже за полдень, и солнце палило неимоверно. Когда Дамасо проснулся, Ана была уже на ногах. Он сунул голову в фонтан и держал ее там до тех пор, пока не проснулся окончательно. Жилище их было одним из многих в целой галерее одинаковых комнат с общим патио, рассеченным на части кусками проволоки для сушки белья. Около входа в их комнату, отгороженные от остального патио листами жести, стояли печка для стряпни и нагревания утюгов и стол для еды и глажения. Увидев, что идет муж, Ана освободила часть столика от выглаженного белья и, чтобы сварить кофе, сняла с печки утюги. Она была крупнее Дамасо, с очень светлой кожей, и двигалась мягко и точно, как двигаются люди, не испытывающие никакого страха перед жизнью.

Сквозь туман головной боли Дамасо вдруг почувствовал, что жена взглядом пытается ему что-то сказать, и обратил наконец внимание на голоса в патио.

– Все утро только об этом и говорят, – прошептала Ана, подавая ему кофе. – Мужчины уже пошли туда.

Окинув двор взглядом, Дамасо убедился, что и вправду мужчины и дети куда-то исчезли. Прихлебывая кофе, послушал, о чем говорят женщины, развешивающие белье. Потом закурил и вышел из кухни.

– Тереса, – позвал он.

Одна из девушек, в мокром платье, облепившем тело, откликнулась.

– Будь осторожен, – шепнула Ана. Девушка подошла.

– Что случилось? – спросил Дамасо.

– Залезли в бильярдную и все унесли, – сказала девушка.

Она говорила так, будто знала все до мельчайших подробностей. Рассказала, как из заведения выносили вещь за вещью и в конце концов выволокли бильярдный стол. Она рассказывала настолько убедительно, что ему стало казаться, будто именно так все и было.

– Дьявольщина! – сказал он, вернувшись к Ане.

Ана стала что-то вполголоса напевать. Дамасо, пытаясь заглушить в себе беспокойство, придвинул стул вплотную к стене. Три месяца назад, когда ему исполнилось двадцать лет, тонкие усики, за которыми он ухаживал не только со свойственной ему бессознательной склонностью к страданию, но даже с некоторой нежностью, придали немного мужественности его скованному следами оспы лицу. С тех пор он стал чувствовать себя взрослым, но этим утром, когда воспоминания прошлой ночи тонули в трясине головной боли, он не находил себе места.

Кончив гладить. Ана разделила белье на две равные стопки и собралась уходить.

– Возвращайся скорее, – сказал Дамасо.

– Как всегда.

Он последовал за ней в комнату.

– Вот клетчатая рубашка, – сказала Ана. – Во фланелевой тебе показываться теперь не стоит. – И, заглянув в его прозрачные кошачьи глаза, объяснила: – Мы не знаем – вдруг кто-нибудь тебя видел.

Дамасо вытер потные ладони о брюки.

– Никто меня не видел.

– Мы не знаем, – повторила Ана, подхватывая под ту и другую руку по стопке белья. – И лучше тебе сейчас не выходить. Сперва пойду я и покручусь там немножко. Я не покажу вида, что мне это интересно.