У нас в саду жулики (сборник)

Михайлов Анатолий

По коридору что-то с грохотом летит. Еще раз. И еще… В квартире уже никто не спит. Дядя Вася гуляет.

Дядя вася оказывает помощь

Я выхожу в коридор и с батоном в руке останавливаюсь возле комнаты Натальи Михайловны. Сейчас я к ней постучу. И вдруг я слышу стоны. Даже не стоны, а как будто Наталью Михайловну душат.

– О-о-х… о-о-х… – доносится до меня из-за двери, и, уже как бы на последнем дыхании, – о-о-о…

Я рывком распахиваю дверь и натыкаюсь на дядю Васю. Чего ему здесь надо? Может, оказывает скорую помощь?

Дядя

Вася, пошатываясь, оборачивается и, точно меня не узнав, злобно прищуривается. В его татуированном кулаке зажаты какие-то проводочки. Лицо у дяди Васи багровое, а на скулах, словно детали механизма, перекатываются желваки.

Наталья Михайловна сидит в своем углу, свесив с лежанки обмотанные в несвежие лохмотья ноги и как-то неестественно завалившись всем туловищем на подушку. Застывшие в ужасе глаза устремлены куда-то поверх дядиВасиной головы, дряблые складки щек с рассыпанными по ним седыми патлами конвульсивно подрагивают.

– Что вы делаете?! – еще ничего не понимая, кричу я дяде Васе. – Ведь ей же плохо!!!

Дядя Вася, продолжая все так же злобно щуриться, поворачивается в сторону Натальи Михайловны и, размахивая зажатыми в кулаке проводками, делает по направлению к ней движение.

– А-а-а… – Наталья Михайловна пытается от дяди Васи отстраниться, но, прижатая собственной тяжестью к подушке, лишь чуть-чуть отодвигается. Подрагивание щек, уже было затихшее, возобновляется и переходит в мелкую дрожь. Глаза расширяются до предела, а застывшее было выражение ужаса искажается гадливостью. Как будто перед ней размером с человека паук.

– Оставьте меня… а-а-а… я вас прошу отсюда выйти… – Наталья Михайловна уже задыхается.

– Перестаньте!!! – Я хватаю дядю Васю на рукав и поворачиваю к себе. – Ведь она же так умрет!!!

Дядя Вася нахмуривается и, не выпуская проводков, с удивлением настораживается. «В камере был шум…» Или ему просто послышалось?

Из дяди-Васиного рта несет перегаром.

– Так. Значит, ты… Ну, смотри… – и вдруг, как-то заискивающе улыбнувшись, протягивает мне пятерню. Проводки из его ладони выскальзывают.

Я смотрю в дяди-Васины глаза. Прямо в упор. И дядя Вася мне отвечает как бы той же самой монетой. Но только своего достоинства.

Глаза у него бесцветные и какие-то сквозные – как впадины. Где-то я такие глаза уже видел.

Ну да, конечно, Белаха, герой из подворотни моего детства. Мы возвращались с добычей в Москву – увели на пруду в Чухлинке четыре мяча – и в тамбуре электрички играли всей кодлой в «очко». Белаха уже был «в законе». Он смотрел мне прямо в глаза, а руки работали. И все-таки я почувствовал. Но слишком поздно. Четвертак (еще старыми) лежал в нагрудном кармане, а Белаха впритык привалился и выставил над карманом локоть.

– Толик… – теперь уже дядя Вася улыбается примиренчески, – извини меня, пожалуйста… – все еще продолжая улыбаться, он меня изучающе разглядывает, – ты один… человек… – и, резко развернувшись, быстро выходит из комнаты.

Сбоку, в верхнем углу двери, болтается пружина. Замок выворочен. Выломанная

с потрохами ручка вот-вот и отлетит.

– Это страшный… это очень страшный человек… – ужас и гадливость в глазах Натальи Михайловны постепенно сходят на нет и сменяются недоумением. – Будьте с ним осторожны… Он способен на все…

Продолжая дрожать, Наталья Михайловна удрученно разглядывает свой радиоприемник. Теперь понятно, откуда эти скомканные на полу проводки. Их оборвал дядя Вася. И все труды Комбата насмарку. Батареек нет. А когда теперь Комбат придет снова? Надо ему звонить. А он, может, в запое.

– Наталья Михайловна… – бормочу я и отыскиваю место, куда бы приткнуть батон, – я бы вам дал свои… батарейки… Но у меня… понимаете… сели… один треск…

– Ничего, ничего… – Наталья Михайловна поворачивается к двери. – Но что теперь делать с замком… Нужно вызвать… У вас нет знакомого слесаря?..

– Слесаря… – я все еще вожу глазами по клеенке, но там все в беспорядке разбросано; что-то пролито и еще не высохло. – Да надо подумать… А что он от вас хотел?

– Требовал у меня три рубля. На водку. Но ведь я ему уже давала… вчера… – Наталья Михайловна перехватывает мой взгляд. – Да положите вон туда… рядом с плиткой… Вы знаете… я два дня уже ничего не ем… что-то с желудком…

Я пристраиваю батон возле плитки и, вспомнив про чайник, выскакиваю… Проходя мимо дяди-Васиной двери, я слышу, как дядя Вася скрипит зубами.

– За-р-режу… – доносится мне вдогонку, – стаканом… это сказал я… Васильев… а Васильев слов на ветер… не бр-р-ра-са-ет!..

Вечером, когда я печатаю на машинке, дядя Вася расхаживает мимо моей комнаты взад-вперед по коридору и, разговаривая сам с собой, что-то на всю квартиру выкрикивает. Сначала я не обращаю внимания, но когда это уже начинает мешать, прислушиваюсь.

– …Но вам это так не пройдет. – Дядя Вася как-то торжественно завершает очередную часть своего монолога и, переведя дыхание, продолжает: – Печатаешь? Ну, печатай… печатай…

Я смотрю на лист бумаги и вслушиваюсь дальше. Но дальше пауза. Дядя Вася ушел в другой конец коридора. Но вот опять возвратился.

– Рас-стр-р-ре-ляю… Всех вас, блядей… рас-стр-р-ре-ляю!!! Кровь за кровь!!! Смерть за смерть!!!

Дядя вася ставит диагноз

Растянув трубочкой вату, я запихиваю ее ножом в щель. Нащупываю на подоконнике полоску и, поводив шершавой стороной в миске с водой, приклеиваю к раме. Слезаю с табуретки и выщипываю новую порцию. Рулон постепенно тает, и середина как будто вывинчивается. Табуретка уже больше не нужна. И вдруг, проскочив насквозь, вата вываливается с той стороны и, зацепившись волокнами за карниз, колышется на ветру.

Схватившись за ручку, я что есть силы дергаю на себя. Рама медленно едет навстречу, и часть ваты, которую я закрепил наверху, отделяется от бумаги и, поболтавшись и все еще за что-то цепляясь, наконец, отрывается. А уже на карнизе, соединившись с той, что провалилась раньше, подхватываясь порывом, летит еще дальше вниз прямо на Невский.