У нас всегда будет Париж

Брэдбери Рэй Дуглас

Даже теперь, семьдесят лет спустя, у меня перед глазами стоит образ моего великодушного отца, который безропотно, не говоря ни слова мне в упрек, несет меня по ночным улицам. Что может быть прекраснее этих воспоминаний сына о любящем и заботливом отце, который больше мили нес его, подростка, домой на руках сквозь ночную тьму?!

Частенько, вспоминая тот случай, я — возможно, не без вычурности — говорил о нем «наша летняя пиета» [4] : проявление отцовской любви, путь по нескончаемым тротуарам, под темными окнами, в обратную сторону от уходящих главной улицей слонов, которых звали протяжные гудки и пыхтенье паровоза, готового умчаться в ночь и увезти

с собой вихрь огней и звуков, навсегда оставшихся У меня в памяти.

4

Пиета (от латинского pietas, благочестие) — в христианской живописи и скульптуре изображение Девы Марии, поддерживающей тело Иисуса. Эта тема, не имеющая литературного источника, зародилась в XIV в.

На другой день я проспал завтрак и вообще все утро, проспал обед, проспал весь день — а к пяти часам наконец продрал глаза и, пошатываясь, вышел из своей комнаты, чтобы сесть ужинать с братом и со всей семьей.

Отец в молчании ел бифштекс, а я сидел напротив, уставившись в свою тарелку.

— Папа! — выкрикнул я, чувствуя, что из глаз брызнули слезы. — Спасибо тебе, папа, спасибо!

Отрезав кусок бифштекса, отец поднял на меня непривычно блестящие глаза.

— За что? — только и сказал он.

Улети на небо

— Вира помалу. Сюда, вот так.

Это был груз особого назначения. Его бережно собирали и разбирали прямо на космодроме и тут же отправляли на погрузку в огромных упаковочных ящиках, в контейнерах размером с комнату, завернув и перезавернув, проложив ватой, стружками и мягкой ветошью, чтобы не допустить повреждений. Несмотря на все предосторожности и треволнения, связанные с погрузкой коробок, тюков и пакетов, на площадке был аврал.

— Шевелись! Быстрей поворачивайся!

Это был второй корабль. Это был второй экипаж. Накануне в направлении Марса стартовал первый корабль. Невидимый глазу, он уже рокотал в необъятных черных просторах Вселенной. И второй корабль должен был отправиться следом, как охотничий пес, бегущий через неприветливую пустошь на слабый запах железа, расщепленных атомов и фосфора. Второй корабль, этакий толстяк, будто раздавшийся в длину и ширину, с невероятно разношерстным экипажем на борту, не имел права задерживаться.

Второй корабль был набит под завязку. Вздрогнув, он затрепетал, изготовился и небесной гончей сорвался с места в длинном, грациозном прыжке. Вниз обрушился шквал огня. Дождем хлынул уголь вперемешку с языками пламени, будто само небо решило раздуть топку. К тому времени как на бетонированной площадке осела пыль, корабль скрылся из виду.

— Хоть бы долетели благополучно, — глядя в небо, сказал ассистент психолога.

Первый корабль, прорезав ночное небо, приземлился на планете Марс. Двигатели взахлеб глотали прохладу. Механические ноздри и легкие исследовали атмосферу и подтвердили ее высочайшее качество, возраст в десять миллионов лет, тонизирующие свойства и отсутствие вредных примесей.

Члены экипажа сошли по трапу.

Здесь их никто не ждал.

Капитан и тридцать человек команды ступили в тот край, где нескончаемый ветер летал над пыльными морями и средь мертвых городов, которые были мертвы уже в ту пору, когда Земля еще только распускалась диковинным цветком на расстоянии в трижды двадцать миллионов миль. Небо, сверкающее ослепительной ясностью, походило на хрустальную лохань, где заспиртованы немигающие звезды. Горло и легкие терзала резь. Каждый вдох давался с трудом. Воздух был неуловим, как ускользающий призрак. Члены экипажа страдали от головокружения и вдвойне остро ощущали свое одиночество. На их корабль опускался песчаный саван.

Пройдет совсем немного времени, сулил ночной ветер, и, если не будете дергаться, я вас похороню, как похоронил многие города и засохшие трупы, которых никто больше не увидит, похороню вас, как иголку в комке мишуры, — вы даже обжиться тут не успеете.

— Внимание всем! — с напускной бодростью прокричал командир.

Его слова, будто обрезки прозрачной бумаги, разметало ветром.

— В одну шеренгу становись! — скомандовал он в лицо безмолвию.

Астронавты в замешательстве сделали несколько шагов. Топчась на месте и натыкаясь друг на друга, они кое-как построились.

Капитан обвел взглядом шеренгу. Планета была под ногами и всюду вокруг. Люди стояли на дне пересохшего моря. На них нахлынула сокрушительная тяжесть годов и столетий. Ничего живого.

Марс был мертв и настолько далек от их мира, что каждого незаметно пробрал озноб.

— Итак, — натужно выкрикнул командир, — с прибытием!

— С прибытием, — повторил призрачный голос.

Люди вздрогнули. Позади них полузахороненный город, который явился им в саване из пыли, песка и сухого мха, город, который затонул во времени по самую высокую башню, ответил эхом, отразившимся от стен. Эти черные стены подернулись рябью, как быстрые речные потоки над песчаным дном.

— Теперь за дело, — продолжал командир.

— Дело, — повторили стены, — дело.

Командир не смог скрыть досаду. Его подчиненные больше не оборачивались, но их затылки похолодели, а волосы зашевелились.

— Шестьдесят миллионов миль, — шепнул капрал Энтони Смит, замыкавший шеренгу.

— Разговорчики в строю! — рявкнул командир.

— Шестьдесят миллионов миль, — повторил Энтони Смит, обращаясь к себе самому, и повернул голову.

В холодном черном небе, высоко над головой, светилась планета Земля — звезда, такая же, как прочие, далекая и прекрасная, но всего лишь звезда. Ее очертания и свет не выдавали ни морей, ни континентов, ни штатов, ни городов.

— Отставить разговоры! — в гневе крикнул командир, досадуя на свою несдержанность.

Все головы повернулись в сторону Смита.

А он смотрел на небо. Другие проследили за его взглядом и тоже увидели Землю, немыслимо далекую, отделенную от них шестью месяцами полета и миллионами миллионов миль пути. Их мысли смешались. Много лет назад земляне отправлялись к полюсу на лодках, кораблях, воздушных шарах и аэропланах; в экспедиции отбирали самых смелых, незаурядных, уравновешенных, ловких, несгибаемых и хорошо тренированных. Однако выбирай не выбирай, а кое-кто не выдерживал, уходил в белое арктическое безмолвие, в долгую ночь или безумие нескончаемого дня. И все это — от одиночества. Все от одиночества. Человек ведь стадное животное: оторви его от привычного быта, от женщин, от дома и города — у него мозги начнут плавиться. До чего паршиво, когда человеку одиноко.

— Шестьдесят миллионов миль! — повторил Энтони Смит, больше не понижая голоса.

А взять экипаж в тридцать человек. Всех сформируй, подгони, разложи по полочкам да по ящичкам. Всем введи противоядие для души и тела, очисти от вредных примесей, проветри мозги, спрессуй всех воедино, чтобы из этих отчаянных получился пистолет, который выстрелит прямо в яблочко! А что в конечном итоге? Шеренга из тридцати человек: один уже разговаривает сам с собой, даже не таясь; тридцать голов задраны к небу и глазеют на далекую звезду, хотя всем известно, что Иллинойса, Айовы, Огайо и Калифорнии для них больше нет. Нет ни городов, ни женщин, ни детишек — ничего такого, что мило сердцу, привычно и дорого. А все потому, что угораздило их попасть в этот отвратительный мир, где без продыху дует ветер, где все мертво, а командир пыжится, чтоб выглядеть бодрячком. И в один прекрасный миг говоришь себе, да так, словно раньше это и в голову не приходило: «Боже праведный, я на Марсе!»