У подножия Монмартра
Шрифт:
Опуская решетку, он понимает, что надо поторопиться. Неуловимые сигналы, которые, как он чувствует, посылают ему город и его жители, говорят, что он слишком сильно затягивает с послеполуденным перерывом. Мадам Брюнетт уже прошла мимо со своим пуделем. В ресторан, расположенный неподалеку, уже привезли вечерний хлеб, и Мансебо понимает, что он опаздывает в «Ле-Солейль», на рюмочку ликера, уже приблизительно на полчаса. Неторопливо подходит Тарик, выбирает из кучи сморщенное яблоко и корчит недовольную гримасу. Потом они молча идут к «Ле-Солейль». «Солнце». В такой день лучшего названия для бара не придумаешь. Двоюродные братья дружно отирают со лба пот.
– Чертова погода, – бурчит Тарик, через
– Да, на лето из Парижа лучше куда-нибудь уезжать.
– Да, да, ты прав. Ты знаешь, что в Саудовской Аравии на каждой маленькой площади установлены кондиционеры?
Они сворачивают на улицу Клапейрона и оказываются в тени высоких домов.
– Брат, ты звонил Рафаэлю? – спрашивает Тарик.
– Нет, я думаю, что автомобиль уже работает. У двигателя, наверное, случился тепловой удар.
– Ты думаешь? Как ты можешь думать, что автомобиль починился сам? Тебе надо испытать его – вдруг он снова не заведется, когда ты завтра поедешь в Рунжи?
– Да, конечно, ты прав, и я это сделаю, после того как мы пропустим по стаканчику.
Последнее, чего хочется Мансебо сейчас, – это садиться за руль, но он понимает, что вся его история должна выглядеть в высшей степени правдоподобно.
Франсуа пожимает братьям руки и направляет струю воздуха от вентилятора на стол, за который усаживаются Мансебо и Тарик.
– Это для моих ВИП-гостей, – говорит Франсуа и ставит перед ними по стакану ликера – один стакан со льдом, а другой – без.
– У Мансебо сломалась машина, – сообщает Тарик бармену.
Эта откровенность не на шутку раздражает Мансебо. Как может такой пустяк, какая-то сломанная машина, которая на самом деле вовсе и не сломана, занимать столько места в разговорах. Почему Тарик никак не может оставить эту тему? Мансебо думает, что он всегда сам разбирается со своими проблемами. Конечно, он благодарен Тарику за то, что тот помогает чинить решетку, когда ее заклинивает, и составляет за него налоговые декларации, но сейчас Мансебо решительно не желает делиться своими неприятностями с кузеном.
– Да, сегодня утром я не смог поехать в Рунжи, но один день можно обойтись и без свежих овощей и фруктов.
– Позвони Рафаэлю, – советует Франсуа.
– Я ему уже говорил. – Тарик обхватывает ладонью стакан.
Тарик продолжает разглагольствовать и на обратном пути. Мансебо молчит. Ему немного грустно. День почти прошел, а писатель так и не показался. Может быть, все так и закончится ничем и все это задание окажется сущей бессмыслицей. Наверное, ему не удастся ни о чем рассказать мадам Кэт. Мансебо совсем пал духом, когда они наконец добрели до магазина. Тарик рассказывал про какого-то бомжа, который утром оставил в мастерской пару ботинок.
Мансебо настолько подавлен, что уже не думает о необходимости вести себя как обычно, и это, как ни странно, успокаивает его, и он на самом деле начинает вести себя как всегда. Однако он помнит, что должен проехаться на машине, чтобы в доме воцарилось спокойствие.
Машина завелась с первого поворота ключа, но ради правдоподобия Мансебо включает стартер несколько раз, потому что все должны слышать, как он проверяет мотор. Мансебо тяжело вздыхает и выезжает в плотный поток машин. Знойный воздух висит неподвижно. «Я сейчас становлюсь виновником парникового эффекта», – думает Мансебо и останавливается на красный свет. Это чистое безумие – выезжать на улицу после того, как всех призвали не пользоваться сегодня машинами. Мансебо медленно объезжает квартал. Проезжая мимо «Ле-Солейль», он видит, как из-за бутылок на витрине на него смотрит Франсуа, машет рукой и вскидывает брови, словно спрашивая, все ли в порядке с машиной. Мансебо в ответ
Несмотря на то что Мансебо находится в какой-то сотне метров от своей овощной лавки, ему кажется, что он заново открывает для себя до боли и жути знакомый квартал. Как будто видит его в первый раз. За тридцать лет он исходил квартал вдоль и поперек, но ни разу не ездил по нему в машине. Для этого, собственно, не было никаких причин. Захваченный своими мыслями о том, что с места водителя квартал выглядит совсем иначе, Мансебо сворачивает на улицу с односторонним движением, и парижане отреагировали мгновенно, принявшись отчаянно сигналить, чтобы обратить внимание Мансебо на его оплошность.
Мансебо поднимает руку, чтобы показать всем, что заметил свою ошибку, вполголоса ругается и начинает лихорадочно озираться, чтобы поскорее снова выбраться на надежный бульвар. Мансебо охватывает волнение. Движение пугает его. Пока не загорелся зеленый, у него есть небольшая передышка. Из-под шапочки на лоб потекла струйка пота. Ничего, надо просто дождаться подходящего момента и выбраться отсюда. По улице, разморенные жарой, бредут туристы с развернутой картой.
Мансебо скашивает глаза и видит нескольких голубей, невозмутимо справляющих нужду на балконе. Наверное, они не могут летать и испражняться одновременно, почему-то думает Мансебо. На светофоре вспыхивает зеленый свет. Мансебо перестраивается вправо и испытывает невероятное облегчение, видя впереди родной бульвар. Чем ближе к бульвару, тем медленнее становится движение. В этот момент Мансебо замечает писателя. Он идет по направлению к пожарной лестнице. В руке писатель держит пачку документов. Мансебо сигналит, хотя и прекрасно понимает, что это ни на йоту ему не поможет, но зато нажатие на клаксон позволяет сбросить лишний стресс. Включив левый поворотник, он одновременно поворачивает вправо.
Впрочем, выбора у него не было. Он не может, не имеет права упустить такой шанс. Плотное движение отнюдь не мешает Мансебо, оно позволяет ему ехать с той же скоростью, с какой писатель идет по противоположной стороне бульвара. Мансебо изо всех сил сжимает руль. Писатель сворачивает на улицу Шеруа. Мансебо давит на газ и быстро огибает развязку с круговым движением, чтобы снова оказаться рядом с писателем. Улица 'yже бульвара, и Мансебо оказывается совсем близко к объекту наблюдения и может не спеша внимательно его изучить. Писатель идет, глядя прямо перед собой и ни о чем не подозревая. Ничто в облике этого человека не говорит о встрече с любовницей. Мансебо, правда, не вполне понимает, какими, собственно, должны быть такие признаки. Следы губной помады? Нет, это слишком прямолинейно и грубо. Мансебо во все глаза смотрит на писателя, стараясь отыскать какие-то следы неверности, когда вдруг ощущает сильный удар.
Мансебо грудью ударяется о рулевое колесо. Он не пристегнулся ремнем безопасности, потому что решил всего лишь сделать круг, чтобы проверить машину. Все остановились. В машине наступила тишина. Мансебо решает посмотреть писателю в глаза. Он тоже, как и многие пешеходы, застыл на месте. Таксист, молодой, низкорослый, татуированный парень, уже вышел из машины на тротуар. Мансебо, по рассеянности, въехал в такси.
Мансебо понимает, что должен выйти из машины и объясниться. От удара у него сильно болит грудь. Он берет четки, висящие на зеркале заднего вида, и открывает дверь машины. Боясь, что его могут принять за террориста, ибо в последнее время виновниками всех терактов стали считать мусульман, он прячет за спиной жемчужные четки и начинает потными пальцами перебирать их – жемчужину за жемчужиной. Так всегда поступал его отец, попадая в неприятные ситуации.