У подножия Мтацминды
Шрифт:
Не могли мы представить себе и того, что здесь, в Новороссийске, — может быть, где–то неподалеку от нас, — знаменитый черносотенец, бывший петроградский градоначальник генерал Климович кончал жизнь тем, с чего начинал знаменитый русский миллионер, — уличной продажей спичек, потому что его прошлое показалось одиозным даже оголтелому вождю белых — генералу Деникину, который «не посмел» принять его на службу, боясь «скомпрометировать» в глазах населения «свое движение».
В это же время на Серебровской улице, в единственной гостинице, мимо которой мы часто проходили, находился еще один знаменитый «осколок
Но одного сановника империи, «выпавшего из своей орбиты», я увидел своими глазами за несколько часов до моего отъезда в Батум. Это был тот самый сановник, про которого в мемуарах гр. Витте сказано: «Министр народного просвещения Петр Михайлович Кауфман–Туркестанский не мог примириться с полицейским режимом Столыпина и подал в отставку».
Он шел по бульвару, ничего не замечая, кроме синей полоски моря, за которой угадывались очертания чужеземных берегов.
Мы с Всеволодом Эмильевичем отправились в город.
Проходя мимо воинского присутствия, Всеволод Эмильевич ухмыльнулся:
— А вы знаете, Рюрик Ивнев, [17] ваша мысль о том, чтобы лечь в канаву, была не столь безрассудной. Ведь это почти около моего дома. Все равно бы я вас увидел.
— И подобрали бы меня?
— Разумеется. Это доказывает, — продолжал он балагурить, —что всякая безрассудная мысль таит в себе зерно здравого смысла.
Но вот мы подходим к двухэтажному дому, в верхнем этаже которого жила семья Алперс. Как и ожидал Всеволод Эмильевич, меня приняли как родного, хотя только что со мной познакомились. Семья Алперс состояла из Владимира Михайловича Алперса (он служил в каком–то кредитном обществе), его жены Людмилы Васильевны и двух сыновей — Бориса и Сергея, — очень талантливых и славных юношей. Один из братьев сопровождал меня в порт и помог мне принести мой чемодан, оставшийся на пароходе.
17
Всеволод Эмильевич называл меня так почти всегда во время наших встреч.
Началась вторая глава моего «приключенческого романа». Беглец из белой Ялты застревает в белом Новороссийске, в семье, принявшей его как родного сына.
Семья Алперс не только приютила меня, но и приняла во мне самое живое участие. На другой день к нам пришел Всеволод Эмильевич и устроил второй «расширенный» семейный совет, на котором обсуждалось, как приступить к исполнению намеченного вчера плана.
— Знаете ли что, мои друзья, — полушутя–полусерьезно заговорил Всеволод Эмильевич, — сегодня утром, когда я проснулся, меня осенила одна мысль. Наш поэт говорит, что он близорук. Мы–то ему верим, но ведь призывная комиссия для того и существует, чтобы никому не верить, если нет бумажки с печатью. И потом, близорукость бывает разных степеней. По–моему, прежде чем сдавать свой паспорт писарю Петрову, — кажется, я верно назвал его фамилию? — подмигнул мне Всеволод Эмильевич, — надо пойти к окулисту и проверить свое зрение.
— Это легко сделать, — сказал Владимир Михайлович Алперс, — потому что я хорошо знаком с врачом–окулистом, который состоит
— Ну вот и хорошо! — воскликнул Всеволод Эмильевич. — Сегодня же и отправимся к нему. То есть отправится к нему Ивнев.:
— Я ему напишу записку, — сказал Владимир Михайлович, — чтобы он точно определил, подходит, ли степень близорукости Рюрика Александровича к соответствующей статье о непригодности к военной службе.
— А если не подходит? — спросил я.
— Тогда выработаем другой план, — решительно произнес Всеволод Эмильевич. — Говорят, что кто не рискует, тот не выигрывает. Нам нужно выиграть, не рискуя. Ну, впрочем, что там гадать! Владимир Михайлович, пишите записку.
Пока Алперс писал, Всеволод Эмильевич потирал руки и улыбался. Чувствовалось, что все это его по–настоящему волнует и забавляет.
Всеволод Эмильевич довел меня до самых дверей докторского дома и, лукаво улыбаясь, удалился.
— Не забудьте. После врача сразу к нам.
Врач принял меня довольно холодно. Прочтя записку Алперса, отбросил ее в сторону и пробурчал что–то вроде: «Чудак! Будто я сам не знаю, что и как».
Я почувствовал себя так, словно из пуховой постели попал прямо на льдину.
Окулист делал все, что полагается: заставлял меня называть буквы таблицы, менял стекла, потом пустил в глаза по капле атропина. После этого еще раз проверил зрение и вдруг изрек неожиданно:
— Если они будут брать в солдаты таких, как вы, то полетят вверх тормашками. — И после небольшой паузы добавил: — Намного раньше положенного им срока.
Замороженный холодным приемом, я сидел перед ним не раскрывая рта. Вдруг он улыбнулся, и на моих глазах произошло чудо: передо мной стоял совершенно другой человек.
— Сумасшедшее время, но не все же сошли с ума. Конечно, они вас не возьмут потому, что слушают меня, а я не имею права, у кого бы ни служил — у красных, у белых или зеленых, — нарушать своего врачебного долга. А если бы у вас было хорошее зрение, то никакие записки не помогли бы. Тэк–с, Впрочем, Владимир Михайлович — милейший человек, я его очень уважаю и ценю.
После паузы он добавил!
— Знаете что, не говорите ему обо всем этом, а то он еще обидится. А вы, молодой человек, можете спокойно проходить комиссию. Я свое мнение вам уже сказал и то же самое скажу на комиссии. До свиданья, не сердитесь на старика ворчуна.
Я простился с ним, как со старым приятелем, и помчался к Всеволоду Эмильевичу. Он меня встретил у своего дома.
— Я увидел из окна, что вы несетесь, как птица. Вижу, что все великолепно. Да и нетрудно угадать.
Я подробно рассказал ему и Ольге Михайловне про чудака доктора, который сам назвал себя «старым ворчуном».
Всеволод Эмильевич хохотал и потирал руки от удовольствия. Ему страшно понравился этот оригинальный старик.
— Обязательно надо с ним познакомиться. А как он сказал про деникинцев? Полетят вверх тормашками… до положенного им срока? Ай да старик! Молодец!
Выпытав все подробности моего визита к доктору, он вдруг обратился ко мне, принимая совершенно серьезный вид:
— Но, может быть, этот окулист хотел проверить вас? Может быть, он деникинец? Когда он сказал вам «полетят вверх тормашками», вы, надеюсь, не сказали что–нибудь вроде того, что туда им и дорога?