У подножия старого замка

Долгова Марианна Юзефовна

Ирена удивлялась гигантским расстояниям от деревень до городов, когда перед глазами часами не было ни одного домика, только лес, сплошной и таинственный, похожий на их Лидзбарские леса, или поля, широкие и неоглядные, с прожилками проселочных дорог.

На третьи сутки поезд прибыл в Смоленск. В распоряжении пассажиров было два часа.

Ирена вышла на перрон и направилась к привокзальному рынку. Покупая топленое молоко, разговорилась с пожилой словоохотливой крестьянкой. Она была рослой, полной, с добрыми синими

глазами. Окинув Ирену из-под низко опущенного на лоб платка пытливым взглядом, женщина спросила:

— Может, еще огурчиков малосольных возьмешь, а? Бери, дешево отдам. Хочется, небось?

— Спасибо, пани, не надо, — ответила Ирена и покраснела. Кивнув головой в сторону землянок, видневшихся невдалеке от рынка, путая русские и польские слова, сказала участливо: — Сильно, видать, утерпяло ваше място за войну, если люде до сих пор живут в таких домках.

— Ой, сильно, дочка, сильно, — ответила женщина, и голос ее дрогнул. — Немец тут страсть как лютовал. Натерпелись, не приведи, господи!

— И у нас тэж так, — вздохнула Ирена.

— А ты откуда будешь? Разговор у тебя вроде не нашенский, чудной…

— Я из Польши, — улыбнулась Ирена.

— Полячка, значит. Слыхала я про поляков-то. Тоже намаялись под фашистами не хуже нашего. Куда же ты путь держишь?

— В Приокск еду…

— Значит, соседями будем. Была я в Приокске. Давно, правда. Город ничего. Меньше нашего Смоленска, но ничего. Ну-ка, возьми огурчиков, ешь на здоровье. Денег не надо…

— Спасибо, пани!

Около поезда Ирена увидела толпу людей, услышала музыку. Спросила у проводницы:

— Что там?

— А ничего! — засмеялась она. — Пляшут.

На перроне, окруженный плотным кольцом высыпавших из вагонов пассажиров, плясал паренек лет пятнадцати. Босоногий, худой, с пышным смоляным чубом, упавшим на глаза, в длинной полосатой рубахе поверх обшарпанных штанов, паренек самозабвенно выплясывал под звуки гармошки. Он кружился, словно юла, приседал, взбивая голыми пятками пыль, хлопал в ладоши и гикал так, что вскоре, не выдержав, к нему присоединились еще несколько плясунов. Только звук станционного колокола, давший сигнал к отправлению, прервал это веселье.

Чем дальше поезд увозил Ирену в глубь России, тем ясней и отчетливей доходило до ее сознания горе и подвиг пока не знакомого ей русского народа. Того самого народа, который в единоборстве с коварными фашистскими захватчиками выстоял и победил, того народа, который спас и ее от кошмара долгой оккупации и освободил ее родину.

В доме под кленами

От Вязьмы до Приокска Ирена добиралась пригородным поездом. Она очень волновалась и глядела туда, где вскоре должен был показаться Приокск. Сначала Ирена увидела поблескивающие золотом и голубой эмалью купола церквей, заводские трубы. И вот уже рядом с поездом поплыли

окраинные улицы с деревянными одноэтажными домиками, утопающими в садах.

Поезд остановился у бело-розового здания вокзала. Ирена вышла на привокзальную площадь, растерянно огляделась.

— Куда тебя везти, барышня?

Ирена обернулась. На нее глядел бородатый мужик, небольшого роста, с хитрыми глазами. Вместо ответа Ирена подала ему бумажку с адресом. Мужик поглядел деловито на бумажку, повертел ее в прокуренных желтых пальцах и признался:

— Я, барышня, читать-то не шибко умею. Скажи так, куда тебе надо?

— На Садовую. Дом сто сорок седем, то есть семь, — поспешно поправилась Ирена.

— Понял. Поехали!

Возчик привязал оба чемодана Ирены к двухколесной тележке, поплевал на ладони, крякнул, взялся за дужки и добавил уже на ходу:

— Не отставай.

Ирена еле поспевала за возчиком. Они шли по широкой прямой, как стрела, улице, обсаженной старыми кленами. За деревьями виднелись и одноэтажные деревянные домики под железными крышами, и каменные дома с колоннами, лепными розетками и украшениями по фронтонам. Город был очень зеленым, и эта буйная зелень очень украшала его.

Наконец вышли на Садовую. Ирена еще издали узнала знакомый ей по фотографии, которая была у Андрея, деревянный дом с тремя резными окошками, глядевшими на улицу. Расплатившись с возчиком, подошла к калитке, постояла несколько минут, пытаясь унять волнение. Ноги, обутые в легкие босоножки, сделались вдруг тяжелыми и непослушными. Не хватало решимости взяться за кольцо. Ирена подняла голову и увидела два громадных клена, склонившихся над самой крышей. Они покачивали приветливо ветвями, будто говорили: «Ну, входи же, не бойся! Смелее!».

И она решилась. Нажала рукой на металлическое кольцо, калитка звякнула и отворилась. И тут же через маленький тихий дворик к Ирене заспешил невысокий человек лет шестидесяти. Он вопросительно посмотрел сквозь очки на вошедшую, и Ирена догадалась, что перед ней отец Андрея. У него были такие же серые, чуть насмешливые глаза, тот же высокий лоб и такие же кудрявые, только с проседью, волосы.

— Здравствуйте, Василий Петрович, — робко поздоровалась Ирена.

— Здравствуйте, — ответил старик и удивленно спросил: — Вы к нам? Простите, что-то не припомню, чья вы?

— Я вам привезла письмо от Андрея.

— От Андрея? Не может быть! Мой сын в Польше! — удивился старик.

— Да. И я оттуда. Вот письмо. Это очень важное письмо. Прочитайте его, пожалуйста, сейчас же, при мне, — попросила Ирена и протянула Василию Петровичу толстый конверт. От волнения она говорила с большим акцентом, но старик уже не слушал ее. Увидев знакомый почерк, засуетился, стал искать по карманам очки, не нашел, вспомнил, что они у него на носу, всплеснул руками и засмеялся: