У пристани
Шрифт:
Ночь уж проходила. Некоторые гости собирались расходиться.
— Ну, панове, — воскликнул весело князь Иеремия, — быть может, наступающий день принесет нам с собою славную битву! Проведем же этот последний час с нашим старопольским весельем! Мазура! — махнул он платком на хоры и, подхвативши за руку одну из дам, добавил с удалою улыбкой: — Спартанцы, говорят, с песнями шли на смерть!
Грянули с хор увлекательные, удалые звуки мазурки; вино сделало свое дело — приглашение князя было шумно принято. Суровый, отважный Иеремия, никогда не знавший танцев, двинулся впереди, за ним зазвенели шпоры его офицеров, и пары полетели по залу. Чаплинский молил Марыльку принять участие в танцах, но та с негодованием отказалась.
— Пан ротмистр! — воскликнули сидевшие и поднялись с своих мест.
Музыка оборвалась; пары занемели посреди зала.
— Что, не прорвался? Не удалось? — бросился к ротмистру Иеремия.
— Нет, был, и видел, и прорвался назад, — ответил глухо ротмистр. — Круль козаками и татарвой окружен, осажден...
В зале наступило гробовое молчание, и вдруг среди него раздался дрожащий голос пробоща:
— Finis [27] ... finis... finis!..
Никто не отвечал ни слова.
27
Конец... (лат.).
Наконец Фирлей прервал молчание.
— Что делать? — произнес он.
С минуту никто не отзывался на его вопрос.
— Сдать Збараж, просить перемирия у Хмеля, — произнес первый Заславский.
— Сдать, сдать! — подхватили за ним сотни голосов. — Спускайте флаг, готовьте послов!
— Что? Что говорите вы, вельможное панство? — вскрикнул Иеремия. — Сдать Збараж и открыть ворота в самое сердце Польши? Или вы от страха потеряли последнюю отвагу, или хотите вместе с Хмельницким стать губителями отчизны?
— Что говорить нам об отваге, княже! Удержать Збаража мы не можем. Хорошо показывать свою храбрость в поле, а не в этой тюрьме! Упорство наше поведет лишь к тому, что Хмельницкий всех нас перебьет, как кур, и все-таки войдет в Збараж!
— Упорство может повести к этому, но храбрая защита — нет! — заговорил горячо Вишневецкий, бросая на Заславского презрительный взгляд. — Ужас увеличивает в глазах ваших опасность. Отцы наши бились три года в московских стенах, питались кожей да землей, а не пошли на подлый позор! {66} Не мы ли их дети, панове?
66
Отцы наши бились три года в московских стенах, питались кожей да землей, а не пошли на подлый позор! — Речь идет о захвате Москвы польскими интервентами в 1610-1612 гг.
— Тогда было откуда ожидать помощи, — заметил Лянцкоронский, — а тепер мы должны обречь себя и войска на верную смерть!
— Га! Так пан боится пожертвовать жизнью для отчизны? — вскричал запальчиво Иеремия.
— Обида, княже! — поднялся с своего места Лянцкоронский. — Я подставлял свою голову не раз за дорогую отчизну, но не из-за безумной вспышки, достойной мальчишек, а не зрелых умов! Король разбит, в отчизне нет больше войска, а мы станем губить последние силы и бесполезно оставим отчизну на жертву козакам...
— Какая это храбрость, сто дяблов! — вскричал Заславский. — Это трусость. Боязнь встретиться с Хмелем!
— Как, пан гетман пилявецкий {67} меня упрекает в боязни встретиться с Хмелем? — побагровел Вишневецкий. — Ха— ха-ха! Смеюсь над княжьими словами. Ведь это, кажется, не я на каретных лошадях убежал от войска?
— Сатисфакции, княже! — заревел Заславский,
— К услугам панским! — вырвал и Вишневецкий свою шпагу.
Все в зале заволновалось. Противники уже готовы были устремиться друг на друга, но между ними бросился пробощ.
67
...пан гетман пилявецкий... — Я. Вишневецкий насмешливо называет Д. Заславского гетманом пилявецким за понесенное им поражение под Пилявцами в сентябре 1648 г.
— О, concordia, concordia [28] панове! — заговорил он, подымая к небу руки. — Господь покарал нас за несогласия наши, не будем же гневить его в такой ужасный час! На весах лежит теперь судьба отчизны и веры; нам надо защищать ее, но сохранить для этого и ее героев. Быть может, можно заключить перемирие? О fiat pax! [29]
— Мир, мир, панове! — встал с своего места и Кисель.
— Пора прекратить эту страшную распрю! Дадим побольше прав народу, оградим его веру, прекратим кровопролитие и водворим благо!
28
О, согласен, согласен (лат.).
29
Пусть будет мир! (лат.).
— Какой мир? — вспыхнул Иеремия. — Кто может говорить о мире? Дать хлопам равные с нами права? Уничтожить все костелы на Украйне, отдать по Вислу все земли? Это не мир, панове, это измена и предательство! Изменник тот, кто подпишет его!
— Но обещать — не значит исполнить. Вынужденное слово для нас не закон, — заметил Корецкий.
— Шляхетское слово, панове, крепче закона и дороже жизни! — встал порывисто с места Иеремия. — И я, — ударил он себя в грудь, — не сломаю его!
— Но, князь, ведь мы не можем ручаться за мир, — попробовал возразить Фирлей, — то дело короля и сейма. Мы можем только сдать Збараж и пообещать.
— Я Збаража не сдам, — воскликнул горячо Иеремия и гордо выступил вперед, — позора вашего не разделю с вами! Ступайте к Хмельницкому, просите его милосердия, — я останусь в замке с моими гусарами; не захотят они — останусь сам, но теплою рукой не сдам подлому хлопу города и замка.
Горячие слова князя подействовали на всех.
— С тобой, с тобой останемся, княже! — вскрикнули офицеры князя Иеремии.
— И я, княже, остаюсь с тобой! — произнес с воодушевлением ротмистр.
В это время двери громко стукнули и в комнату вбежал бледный, испуганный часовой.
— Ясновельможные региментаря! — воскликнул он, задыхаясь. — Кругом Збаража уже строятся повсюду неприятельские полки. Хмельницкий начинает приступ!
— О господи! — раздался общий вопль. Раздирающие душу женские рыдания наполнили зал.
— Fiat voluntas tua! [30] — прошептал пробощ, опускаясь на стул.
— Мир! Мир! Спускай флаг! Послов к Хмельницкому! Остановите приступ! — раздались со всех сторон обезумевшие, исступленные возгласы. Некоторые бросились к выходу. Один только Вишневецкий не потерял присутствия духа.
30
Пусть исполнится воля твоя! (лат.).