У пристани
Шрифт:
— Превелебный ксенже, мы этому глубоко верим, — опустила Гризельда глаза, подавивши сочувственный вздох, — и если бы этот Хмельницкий не был схизматом, то муж уверен, что он сумел бы и его оценить, и заткнуть за пояс многих и многих из ваших варшавских.
— Да, там, в Варшаве, думают, — заметил Сенявский, — что они Хмельницкого обманут, поводив всякого рода обещаниями, пока соберут свое войско, и в том их поддерживает этот старый дурень Кисель, а я вам скажу, что Хмельницкий уже провел их всех за нос, вот под Львовом собирается наше рыцарство — это посполитое рушенье, и собирается как мокрое горит, а у этого сатанинского
Пани Калиновская все время молчала и вздыхала, а при последних словах Сенявского начала утирать украдкой глаза.
— Гайдамаки! Гадючье кодло! Быдло! Пся крев! — раздались везде гневные возгласы. — На пали их, на погибель! В клочья всех изорвать!
— Dominus vobiscum! [19] — провозгласил торжественно велебный капеллан на этот общий взрыв энтузиазма.
Виктория окинула всех слегка презрительным взглядом и не проронила ни слова.
В это время вошел в салон комендант замка пан Вольский и без обычных льстивых приветствий и нескончаемых комплиментов заявил взволнованным голосом:
19
С нами бог! (лат.).
— Панове, ударил час судьбы.
— Как? Что? Бунт? — посыпались со всех сторон тревожные вопросы.
— Вероятно, случилось какое-либо несчастье с паном Ясинским? — спросила у коменданта Виктория.
— Вероятно... быть может... — не мог, видимо, овладеть еще собою комендант, — его нет и, наверное, больше здесь не будет... Гуща вся сожжена и разграблена.
— Гуща? Русского воеводы маетность? — вскрикнули все и занемели в изумлении.
— Да, русского, — продолжал комендант, — эти звери не щадят и своих братьев.
— У схизматов, как у дьяволов, не может быть родственных уз: все они исчадия ада и исполнены одной адской злобы, — мрачно изрек капеллан.
— Да, целое пекло повстало на нас! — вздохнул прерывисто пан Собесский.
— О боже! — простонала, закрыв рукою глаза, Розалия.
— И не ждать нам от них пощады! — промолвил глухо Сенявский.
— Не ждать! — пронеслось умирающим эхом по зале.
Побледневший капеллан только озирался испуганно во все стороны и не знал, что сказать обескураженной пастве; он только поднял вверх свои очи и руки, застывши в безмолвной молитве.
— Но нам, панове, до Гущи особенного нет дела, — начал снова говорить комендант, — пусть себе эти гадюки пожирают друг друга. Нам важно то, что враги уже стоят под нашею брамой.
Если бы удар землетрясения разрушил вдруг над головами собравшихся в салоне рыцарей и дам этот замок и стены его стали бы падать с страшным грохотом, то вряд ли бы это грозное явление потрясло так всех, как произнесенные слова коменданта. Раздался отчаянный, ужасающий вопль панн и паненок, и этот вопль вывел из оцепенения мужчин; они бросились к своим женам и дочерям, то утешая их бессвязными, бессмысленными словами, то возбуждая упование на бога, то поднося воду. Превелебный капеллан растерялся не меньше дам и сидел в полубессознательном
Когда прошли первые минуты смятения, заговорила она бодрым и твердым голосом:
— Да чего мы переполошились, панове, ведь наш пан комендант не сказал даже толком, в чем дело? Замок мой укреплен хорошо, запасов в нем много... так, по-моему, мы можем выдержать осаду и самого даже Хмельницкого, а не какой-нибудь банды...
Уверенный тон княгини сразу отрезвил всех. К рыцарству снова возвратилась убежавшая было отвага. Послышался даже, хотя и слабо, в салоне угрожающий ропот.
— Да, пане коменданте, — продолжала высокомерно Виктория, — если действительно существует какая-либо опасность, то следует немедленно принять против нее меры и не пугать, а, напротив, успокоить моих дорогих дам.
— Бей меня Перун, если я этого не хотел сделать, моя пышная княгиня, — оправился задетый за живое пан Вольский, — но я не ожидал, чтобы...
— Да в чем дело? Кто стоит под брамой? — перебила его нетерпеливо Виктория.
— Найлютейший зверь, Чарнота, с огромной бандой...
— Чарнота? — побледнела в свою очередь Виктория.
Паника хозяйки перешла снова на всех.
Наступила тяжелая минута молчания.
— Да, он, наибольший из негодяев! — буркнул как-то неловко пан Вольский.
Виктория бросила гневный взгляд на своего коменданта; лицо ее залилось густою краской.
— Так пан комендант мой испугался этой банды и храбрость свою проявляет лишь в брани?
— Ясноосвецоная княгиня...
— Ну, что же этот Чарнота? Осаждает уже наш замок, что ли? — прервала коменданта Виктория.
— Еще пока нет... хотя я распорядился запереть все брамы, зарядить все пушки, вывести войска на муры, кипятить смолу, бить камни, сволакивать бревна...
— Ха-ха-ха! — рассмеялась едко хозяйка. — Словно вот через минуту должен начаться приступ, словно уж все стены наши разрушены и подкатили к провалам гуляйгородины... Нет, у пана чересчур глаза велики... придется, вероятно, мне с моими прекрасными дамами стать в первых рядах...
— Я был бы безмерно счастлив, — повел комендант рукой по своим длинным усам.
Но Виктория не улыбнулась даже на эту неуместную любезность и строго спросила:
— Какие же меры против нас предпринял этот напугавший вас Чарнота?
— Он требует парламентера... или грозит немедленно приступить к разрушению замка и беспощадному истреблению всех.
— И пан верит, что он без гармат и стенобитных орудий нас разгромит?
— Никогда на свете, княгиня, но измена... она везде отворяла брамы твердынь... Мы ни на кого не можем надеяться, все смотрят волчьем...
Виктория задумалась. Все с этим согласились и уныло поникли головами.
— Только если он требует парламентера, — заговорил Сенявский, — значит, он хочет взять лишь выкуп, не больше, и оставить нас в покое.
— Верно, верно! — оживились все.
— Что же, — добавил робко капеллан, — бросить лучше собаке кость, может, она ею подавится...
— Да, — подхватил Собесский, — послать, во всяком случае, парламентера; он прежде всего повысмотрит их силы... Может, это ничтожная горсть, так мы сделаем тогда вылазку и устроим прекрасное Полеванье...