У родного очага
Шрифт:
Якшя ба [12] ! — промчался мимо Байюрека табунщик Йолдубай, догоняя табун. Крепкий мужчина Йолдубай, один из лучших табунщиков. Это он первым берет мясо из тепеши во время праздников. Йугуш сам рассаживает народ за столами во время праздников: передовики первыми допускаются к трапезе, им достается лучшее мясо, иногда им даже дают араки, а те, кто работает похуже, да старики и дети, едят после всех.
Из-за нового скотного двора вдруг выезжают Йугуш и Кепеш, оба верхом. Скрестились пути, теперь не разойтись. Байюрек все же пересек им дорогу, но обернулся на зов.
12
Здравствуйте!
— Что
— Да вот иду.
— Молодой — вот и спишь. А время-то не для спанья сейчас: надо помнить. Ты же «шишка»! Не забывай, на кого народ равняется. На нас. Вот так-то… — Йугуш громко расхохотался, припадая к голове лошади, и продолжал, глядя в глаза Байюреку: — Ох, спокойный, тихий ты… «В рот не влезло тебе пшеничное зерно — влезла бычья голова, не влезло ржаное — влезла голова жеребца». Слыхал про такое?
13
Нарочитая перестановка слогов в слове «байюрек».
— Нет, а что?
— Да так, к слову пришлось… Знаешь Йинйи, старую деву из сёка [14] тодош? Когда она была юна и прекрасна, как это восходящее солнце, сёк байлагазов решил ее сосватать этому Кепешу. Смотрины растянулись на два дня, а Йинйи еще и крошки в рот не взяла. Подумать только — ложку воды всего и выпила. «Ох, хороша, ах, прекрасна», — радовались сваты и легли спать. Засыпая, шептались: «Повезло нам. Откуда только взялась такая, скромная и пригожая? Такая никаких расходов в дом не принесет. Какое счастье!» Посреди ночи просыпаются они от шума и видят: невеста встала и на огонь казан поставила. Вытаскивает из ларя бычью голову и ее — в казан. Варит. Сварила, вытащила и обглодала. Пока ела, в казане варилась голова жеребца, видно, знала девушка, что мало ей бычьей… У сватов свет померк в глазах. Не стали ждать, пока сварится голова жеребца, решили отправиться восвояси. Сели на коней и такую песню, парень, запели: «В рот твой не влезло пшеничное зерно — влезла бычья голова, не влезло ржаное — влезла голова жеребца». Понял? — Лицо Йугуша вдруг побагровело, дернулся шрам на щеке. — Вот так знай! — резко крикнул Байюреку он прямо в лицо, потом опустил поводья и пригнулся к голове лошади. Белоногая Стрела, едва не сбив Байюрека, рванулась вперед. Гнедой, на котором сидел Кепеш, от неожиданности прянул в сторону, потом галопом поскакал за Стрелой.
14
Род, племя.
Байюрек долго глядел им вслед: «Что же они замышляют? И вчера ночью вместе были». — Тут Байюрек посмотрел в сторону и увидел молодого парня, по пояс голого. Он обтесывал бревно длиною метров девять. Парень мускулист, широкоплеч, и спина его, обугленная, вся сверкала от пота. Движения его ловки, он сейчас похож на скакуна, который только что втянулся в бег, вошел в силу — ему надо бежать и бежать. Это вожак комсомольцев — Чынчы. Байюрек невольно залюбовался им со стороны. Хорошо жить на свете, когда есть такие парни.
— Якши ба, Чынчы?
— Якши, — приостановился Чынчы.
— Ты, Чынчы, вечером зайди ко мне. Надо поговорить об одном деле.
«Тунг-танг, танг-тунг», — гудит, содрогается от ударов топора бревно, которое
«Тунг-танг, танг-тунг», — соревнуясь, перекликается десяток топоров.
Чынчы свои взмахи приноровил к стукам топора бригадира Былбака. Ему не хочется отставать в ударах от него. И он не чувствует ни тяжести топора, ни упругости ударов о бревно, ни того, что у него есть руки, ноги, спина и вообще, что он есть сам.
А лес свежий, тешется легко, о том, что он тешет прямо, знает сам: ему не надо целиться бревном, чтобы обнаружить в нем где-нибудь неровность или изъян, руки привычные, топор ведут сами.
Как хорошо — Чынчы и молод и силен. Во рту у него свежая смоляная щепа. Как хорошо, размахнувшись со всего плеча, изо всей силы ударять по бревну. А вокруг него лето, только начинающее густеть вверху небо, а навстречу выкатывается огромное солнце. Утренняя свежесть окружила его, наполнила грудь… Ничего, что Чынчы сегодня выпил всего две пиалы пустого чаю, ничего, что он всю ночь водил за руку девушку-избачку, до рассвета вместе с ней осматривал звезды. У него хватит силы на то, чтобы до самой темноты махать топором и снова до рассвета водить за руку девушку-избачку, и хватит на то, чтобы возглавить комсомольцев, поднимать их на строительство новой жизни. Уставать, хныкать, бояться — что это за понятия, что это за слова.
«Ты, парень, береги силы, — говорит ему иногда бригадир Былбак. — Лес — штука такая, тяжелая, можно надорваться. Перед тем как его поднимать, надо покумекать: может, слегой его поддеть, а может, и чурочку подложить…»
А зачем — сила-то есть у Чынчы. Лес лишь бы руками хорошо охватывался, а потом он поднимется. Работать надо так, чтоб все горело! Если не будешь работать, откуда ей быть, новой жизни, и кому ее делать, как не молодым, как не Чынчы…
Стояла ночь, такая же лунная, светлая, как и вчера.
Йугуш, Кепеш и Кукпаш шли к юрте Байюрека. Кукпаш нес на спине мешок, в котором лежала отрезанная голова лучшего в колхозе жеребца по кличке «Комол». Шли осторожно, едва дыша, так, что каждый слышал биение сердца своего. Все должно сойти гладко: Байюрек спит, уткнувшись в «Капитал», жену его выстрелом из ружья не разбудить, а Чынчы, заходивший к Байюреку по каким-то делам, ушел от него в полночь. Все высмотрел Кукпаш, обо всем донес Йугушу.
Вдруг впереди в высоком бурьяне что-то мелькнуло, потом раздался свист, и навстречу им, прямо под ноги, выкатился мальчишка. Кто это? Да Сорпо! Рассмотрел он их троих хорошо, ахнул, отскочил и бросился бежать, тоненько крича, поднимая тревогу. Но Йугуш в два прыжка догнал его и схватил за горло.
Мальчик и не вскрикнул. Кепеш только тут понял, что Йугуш душит мальчика. «Сорпо… сирота… Зачем он так… — волосы встали дыбом у Кепеша. — Ведь мальчик… дитя… А-аа!» — вскрикнул Кепеш, бросился на Йугуша, схватил его сзади за горло. Теперь-то уж не оторвешь Кепеша от этого горла. Вырвет он его! Сколько он перетерпел! Сколько вынес! Сорпо вырвался из рук Йугуша. «Беги, убегай!» — закричал вслед ему Кепеш. И тут — его ударили его в затылок. «Это Кукпаш, — мелькнуло в сознании Кепеша. — Видно, прикладом…»
На рассвете в село приехал на легком ходоке аймачный прокурор Овчинников в сопровождении двух конных милиционеров. Йугуш и Сарбан уже ждали его у, въезда в село. Не поздоровавшись и не сказав друг другу ни слова, все вместе направились к юрте Байюрека. Милиционер оторвал того от «Капитала», а прокурор снял с козлиного рога, прибитого к стене, кожаную суму и вытащил из нее голову жеребца.
Байюрек не удивился, только повернулся к Йугушу и резко произнес:
— Ах, вот что вы придумали! Лучшего племенного жеребца погубили…