У самого Черного моря. Книга II

Авдеев Михаил Васильевич

И все это только за один день!

Он сказал: «Севастополь!..»

Шли месяцы. Мы уже были на Крымской земле. И вот…

Когда мы ждем чего-то слишком долго, счастья не сознаешь в полной мере. Скорее испытываешь удивление, смешанное с очень сложным противоречивым чувством, в котором есть и какой-то элемент недоверчивости.

Шла весна. И какая весна! У каждого из нас было на душе то, что вылилось тогда у нашего старшего сержанта Николая Морозова в строки, которые напечатал в те огненные дни сорок четвертого «Черноморский летчик»:

Еще Чатыр-Даг облаками Окутан

седыми, как дым, И вырастает пред нами Все ближе и явственней Крым, Десант, как волна штормовая. Пришедший по зову к нему, На берег крутой набегает И катится дальше в дыму. И жизни своей не жалея, Идут краснофлотцы вперед За Крым, что лазури светлее, Что в песне народной живет. Где нежное детство искрилось В блистаньи душистых цветов, Где доброю славой покрылись Знамена лихих моряков, — Там снова призывным набатом Ударили пушки в упор. Вперед, в штурмовую атаку, За солнечный крымский простор! Пилот! Ты в сраженьях жестоко На море, в проливе, в пути Бей вражьи суда, чтоб далеко От мести врагу не уйти. Бей так, чтоб «ура» фронтовое Гремело по сопкам родным. Крылатым штурмующим строем Вперед! За жемчужину — Крым!

Так мы чувствовали и так мы жили тогда. Но все же то, что я услышал в то весеннее утро, не укладывалось, несмотря на все ожидания и предположения, в рамки обычного.

— Михаил Васильевич! — голос комдива то звучал отчетливо, то пропадал в телефонной трубке. — Я к тебе по несколько необычному делу…

— Слушаю…

— Понимаешь, севастопольцев у нас осталось очень мало…

— Каких севастопольцев? — сразу не понял я.

— Тех, кто дрался за Севастополь, хорошо знает город, бухты, подходы к крепости и все прочее…

Мне показалось, что я ослышался. Не может того быть! Он сказал: «Севастополь». Радостная догадка мелькнула в мозгу, но я, испугавшись, постарался тут же не поверить ей.

— Да, многие погибли. Часть ранена. Время-то какое пошло, товарищ комдив!

— Тяжелое время, ничего не скажешь… Ну, не буду тебя томить… Хочу просить тебя — слетай сам в Севастополь. Посмотри там, что к чему. Не тебя учить. Надвигаются большие события…

— Спасибо! — вырвалось у меня совсем не по-уставному. — Спасибо!

— Вот я и думал, что ты обрадуешься…

Да, я никогда в жизни не забуду этой минуты. «Надвигаются большие события!..» Значит, скоро на повестку дня встанет мой город. Мой — потому, что я частица его. Мой — потому, что лучшие мои друзья спят в его земле. Мой — потому, что в бесконечных снах и ночах мне грезились голубые бухты твои, широкий разлет твой, Севастополь.

Сколько раз мысленно прогуливался я по

Большой Морской. Вот в начале улицы на одном из зданий установлена мемориальная доска в память революционной демонстрации рабочих Севастополя и французских матросов, расстрелянных 20 апреля 1919 года по приказу интервентов. Большая Морская связывает две площади: Ушакова и Революции.

Особенно красив проспект Нахимова. Он тянется между односторонней застройкой и Приморским бульваром по берегу главного рейда.

Выше, на левой стороне Большой Морской улицы, — мемориальная доска, указывающая, что во дворе, в штольне, в период обороны Севастополя 1941–1942 гг. находился городской комитет обороны.

С площади Ушакова можно пройти на улицу Ленина. Нет, я, кажется, всерьез размечтался… Неужели все это я увижу? Скоро. Через каких-нибудь два часа!

Вытаскиваю из планшета газету. Все эти месяцы я таскаю ее с собой. Она — о самом главном для меня:

«Вечно будет жить в памяти народной бессмертная слава Севастополя, его героической обороны. В течение 250 дней защитники морской крепости отбивали бесчисленные атаки немецких войск. Враг оставил на подступах к городу до 300 тысяч своих солдат убитыми и ранеными.

Немцы три раза штурмовали Севастополь — в октябре и в декабре 1941 и летом 1942 года.

Черноморский флот был главной силой обороны. За время боев у Севастополя корабли Черноморского флота 402 раза открывали огонь по наступавшим немецким войскам. Артиллерийский огонь кораблей сочетался с бомбовыми ударами морской авиации.

Поколения моряков будут черпать в истории обороны Севастополя высокие примеры самоотверженности, отваги и беззаветной преданности Родине и долгу. Бессмертный подвиг пяти черноморцев, бросившихся под немецкие танки со связками гранат; героизм семи комсомольцев, защищавших знаменитый дзот № 11; легендарное мужество артиллеристов батареи Пьянзина — эти и многие другие образцы непоколебимей стойкости и воли к победе служат источником воинского воспитания…».

Это написано в те горькие дни разлуки с тобой, Севастополь.

Здесь нельзя снова не сказать о том, о чем уже приходилось писать.

У каждого человека есть в душе особенно святые для него воспоминания. Это даже не воспоминания, ибо воспоминания связаны с прошлым. А как назовешь лучшее в твоей судьбе? Лучшее совсем не потому, что жилось тебе легко и радостно. Так уже скроена жизнь, что безоблачные дни сглаживаются в памяти. Остается накрепко лишь опаленное теми испытаниями, когда ты почувствовал, чего ты стоишь, когда заглянул в глаза смерти и не свернул с курса, померялся с ней силами и победил.

Когда ты ближе всего оказываешься сопричастен с великой общей народной судьбой. А это всегда окрыляет человека и дает ему те силы, которые в обычных обстоятельствах он, быть может, и не нашел бы в себе, а здесь, словно собрав силу и мужество многих и многих, открывает в себе неведомые ему ранее тайники, становится неизмеримо выше обыденного, словно сам себя измерил другой меркой.

Из таких мгновений и дней складывается лучшее в человеке. И это лучшее не уходит со временем: оно откристаллизовывается в характере, меняя и возвышая его: человек, взявший большой перевал, не растеряется на малом и, если даже силы у него поубавит возраст, он постарается не показать этого, остаться верным той, давным давно взятой высоте.

Не только для меня — для сотен и сотен людей, с которыми мы тогда шли рядом, таким святым и сокровенным навсегда остался Севастополь. Страшен в своих ранах, боли и ненависти был он тогда — наша легенда, наше сердце, любовь наша — Севастополь.

Мы покидали его!

Да, теперь можно об этом сказать: нас душила ярость. Слова утешения о том, что мы выполнили свой долг, что Севастополь перемалывал лучшие фашистские дивизии, что он выполнил свою задачу, признаюсь, плохо доходили до нас.