У самого Черного моря. Книга III
Шрифт:
Но на войне нельзя жить одними горестными раздумьями. Жизнь — она везде жизнь. А мы были молоды. Поэтому и в оптимизме нам нельзя было отказать. И это, несмотря на то, что мы давали себе ясный отчет в том, что те из фашистских летчиков, кто уцелел в Севастополе или над Кубанью, так, за «здорово живешь», не сдадутся в конце пути.
А цель близка, и рассвет близок, и долгожданный мир, где не бьют орудия и не рвутся ежеминутно тяжелые бомбы…
Я даже размечтался об этой другой, пока нереальной своей
«Пойду учиться, — думал я… — Вначале, конечно, отдохну. Хорошо отдохну. Махну куда-нибудь на Волгу, Или на Черное море. Конечно же, на Черное море…»
Я не представлял его спокойным, с золотыми бухтами пляжей, с рокотом волн, а не авиационных моторов. Без черного дыма горящей севастопольской панорамы, без грохота боев над Туапсе. «Придется привыкать», — усмехнулся я. Впрочем, разве трудно привыкать к прекрасному?..
— «Ястреб»! Я — «Волна»! Как меня слышите?
— Я — «Ястреб». Слышу отлично.
— Приближаемся к цели. Может быть, разделимся? — в наушниках голос Локинского.
Оглядываю горизонт.
Пожалуй, Локинский прав. Первая волна самолетов ударит по пирсам из-за холмов. На всякий случай следует прикрыть ее со стороны города. Серьезных атак «мессеров» мы не ожидали. Но внезапный удар даже двух-трех опытных асов может стоить дорого.
— Прикрой от города.
— Есть!
Вижу, как Локинский и его ведомый отваливают от армады машин и берут мористее. Они подойдут к цели слева.
— Приготовиться.
Бросаю самолет вперед.
Проплывают под крыльями пляжи, какие-то постройки. Но вот — длинные ленты причалов. Лес мачт.
Видим, как моряки явно суетятся. Маленький буксир тянет к выходу из ковша порта транспорт.
Сейнеры, как жуки, расползаются в разные стороны. Все ясно — рассредоточиваются.
«Як» резко встряхивает, и сразу сотни разноцветных тюльпанов расцвели по синеве неба: зенитчики открыли по нашим самолетам огонь. К нам тянутся белые, зеленые, красные трассы.
— Атака!..
«Роли» у нас распределены заранее, и только непосвященному кажется, что армада машин разваливается хаотично и бессистемно. Гриб обрушивается на батареи. Я беру на себя корабли.
Не проходит и минуты — внизу море огня. Из черных клубов дыма летят к небу какие-то бесформенные куски железа, искореженные пароходные трубы, разбитые мачты. Второй заход. Третий…
Целей уже не разобрать. В глазах — одно ревущее и все пожирающее пламя.
— Ложиться на обратный курс!..
Команду приходится повторять несколько раз. Увлеченные боем летчики не сразу понимают, что от них хотят.
Неожиданно из рваных облаков гари появляется «як» Локинского. В наушниках гремит его голос:
— Почему домой? Боеприпасов еще много!..
—
— Ясно…
Оглядываю строй машин. Пытаюсь их сосчитать. Вроде бы потерь нет. Отлично! Научились ребята воевать! Пригодилась им и севастопольская «арифметика» и многочисленные «синяки и шишки», полученные молодыми по неопытности.
Степь кажется безлюдной. Внизу — как лоскутное одеяло — узкие клочки крестьянской земли. Так непохожие на наши бескрайние колхозные поля.
«Утюжим» воздух десять минут.
Поиск, кажется, безрезультатен. Ничего — «достойного» нашего внимания.
Но что это? На дороге, извиваясь, ползет гигантская гусеница.
Снижаюсь.
Видны повозки, цистерны, автомашины с солдатами.
Видимо, заметили нас: грузовики мчат в степь. Солдаты выпрыгивают на землю, ищут рытвины и овраги. Встают на дыбы лошади.
Проходим над землей почти на бреющем. В прицеле — машина. Нажимаю гашетку, сноп огня, клубы иссиня-черного дыма.
Вырываюсь из этого хаоса, повторяю заход, и только сейчас замечаю орудия. Их успели оттянуть к кустарнику. Сейчас нужна особо точная работа. Сжимаю ручку: так, что дрожь мотора передается, кажется, в самое сердце. Словно я и машина — одно целое.
Бью из пушки. Ребята поддерживают эрэсами…
На вираже оглядываюсь: разбитые лафеты, искореженные стволы. Колеса, раскиданные по земле.
Когда мы взяли курс на восток и в бензобаках горючего осталось, что называется, в обрез, только чтобы дотянуть до аэродрома, я заметил в крыле пробоину. Значит, не миновал меня все-таки шальной осколок…
Но на войне не считаются осколки, прошедшие мимо самого летчика. Раз машина послушна, поет мотор — значит все в порядке. Значит, мы еще повоюем!
Мечты, сгоревшие в пламени
Ну и что же ты будешь делать после войны, Михаил Григорьевич? — «Михаил Григорьевич» краснеет. К обращению по имени-отчеству он еще не привык: только вчера ему перевалило за двадцать, бремя десятилетий не давит на его плечи, а школьное «Мишка» еще не выветрилось из памяти.
— Н-не знаю. Думал на архитектурный податься.
— Несерьезная специальность… — это голос из угла землянки. — После войны строители будут нужны, инженеры. Сколько мостов, заводов, городов поднимать придется! А ты — в архитектуру.
— А он перед девчатами форсить будет! — смеется Гриб. — Познакомится с этакой тонконогенькой и — в атаку… Так мол и так. Чем интересуетесь? Каковы ваши культурные запросы? Какие книжечки любите?.. С этаким особым подходцем. Девушка, естественно, тает от столь возвышенного обращения. А он, к моменту, бросает: «А я, между прочим, архитектор…» Словом — обнаруживается родство душ, и дело пошло!..