У самого синего моря. Итальянский дневник

Осис Наталья

Когда мы выбрались и отдышались, мы были навьючены как два осла (очень точная метафора в данном случае) и остаток дня провели не столько под синим небом Сицилии, сколько под своими рюкзаками.

Teatranti– так здесь зовут людей театра – были, напротив, очень сдержанны и деловиты. Шикарно одетый дядька оказался рабочим сцены, держался он очень сухо и официально, провел нас по театру, поразил меня знанием всех деталей, начиная от гримерок и заканчивая фонарями, удивленно и, как мне показалось, неприязненно на меня посмотрел, когда я восхитилась театром, но под конец отвел нас в кафе-кондитерскую, где угостил таким завтраком, какого я в жизни не едала.

За завтраком рассказал удивительную историю. Точнее, две. Одну о театре, который мы осматривали. Вся его строгая красота – результат

пожара. Театр выгорел весь, осталась одна коробка, в нем уже начали играть потихоньку, но целиком никак не восстановят. Ну, говорю я, не беда, abbia pazienza, то бишь не все так сразу – надо иметь терпение. «Ага, – говорит он, – la abbiamo gi`a da vent’anni– у нас уже двадцать лет терпение вместо театра. Но это еще что! Вот театро Массимо – самый большой оперный театр в Италии – был закрыт на реконструкцию двадцать лет, так все служащие этого театра получали зарплату (все двадцать лет!), а вахтеры ухитрялись еще и сверхурочные получать. Вот это мафия!»

Пасха

Messa, Pasqua e Pasqualino

Про то, как я не попала на рождественскую мессу, я уже писала. И все же жить в самой католической стране и никогда не бывать на мессе – это просто культурное преступление. Но мой ненаглядный муж, учившийся в католической школе, хоть и умеет изящно становиться на одно колено, крестясь в церкви, зайти в нее может только из соображений эстетических (может быть, потому, что необходимо преклонять колена?). Однажды решив, что монахи все врали про ад и чистилище, он заодно исключил еще и всякую возможность рая, остановившись на коммунистическом варианте «в памяти людской». И все это из-за Джезу бамбино, который, по уверениям монахов, плакал, смотря на непослушных детей. Послушных же монахи подвергали самой страшной для итальянцев пытке – продолжительной молитве перед обедом, в то время как паста, которую, как известно, есть можно только горячей, ОСТЫВАЛА!!! Нет, господа, если вы не живете в Италии, то вы не поймете, что холодная паста, безусловно, входит в число смертных грехов и уж точно идет в списке раньше, чем «не возжелай жены ближнего своего». То есть к мессе мой ненаглядный не ходит. Ни за что! А тем более на Пасху. А мне так вот очень хотелось, особенно посмотреть на всю ту чрезмерную пышность и роскошь, против которой бунтовали протестанты. На всякий случай прямо перед пасхальной мессой я решила спросить знакомых, где будет служба получше – ну, в том смысле, что какой-нибудь хор особенный или органист известный. Какой, говорят, хор? Какой орган? Это, говорят, на концертах. А на мессе тогда что? Как «что»? Сначала читают текст из Евангелия, потом его объясняют, потом все вместе молятся. Ну это понятно, отвечаю я, а поют-то когда? А поют на концерте!

Ладно, думаю, пойду в наш приход. Во-первых, храм один из самых монументальных в Генуе; во-вторых, священник очень симпатичный – он к нам приходил дом благословлять (тоже чудеса в решете, если вдуматься: денег не вымогал, робко спрашивал, не будем ли мы возражать, если мы тут ортодоксы – это так православные по-итальянски называются: ortodossi), в-третьих, еcли будет скучно, можно фрески и скульптуры разглядывать – купол нашей приходской церкви Сан-Карло, бывшей когда-то монастырем Босых Кармелитов, расписывал один из основоположников стиля барокко Доменико Пароди, и статуя Мадонны здесь не просто статуя, а настоящая носовая фигура корабля.

Пришли и сразу потерялись в гигантском храме. Служба уже началась, а нам от входа до скамеечек надо было еще сделать перебежку в двадцать метров. Тихо. Никогда не пробовали делать тихую перебежку с пятилетним ребенком? Это очень смешно: они в этом возрасте, когда ходят на цыпочках, топочут, как слоны. А еще Петька каждые две секунды, как вождь краснокожих на тропе войны, оборачивался, грозил мне пальцем и шипел на всю церковь: «Тссс!» Благослови, Господь, чадолюбивых итальянцев! Добрались и сели без скандала.

В церкви оказалось три калеки или, как говорят итальянцы, quattro gatti– четыре кошки. Два священника, бездна свечей и нежный свет сквозь оранжевые витражи. А главное – все необыкновенно скромно и трогательно до слез. Прочитали Евангелие, объяснили со всевозможными поправками на современность, падре спел что-то

нежным голосом на латыни, и под занавес все прочитали «Отче наш». Поддавшись корпоративному духу, даже я прочитала «Отче наш» вслух вместе со всеми – я на русском, они на итальянском – мои соседи по скамеечке даже глазом не моргнули, встали себе и посеменили к причастию, а мы с Петькой – к выходу. Нас уже поджидали друзья, чтобы всем вместе ехать в загородный ресторан на пасхальный обед – четыре часа, шесть перемен блюд, не считая сладкого, кофе и ликеров, – правда, к четвертой перемене уже распогодилось, и ягненка они ели без меня. Мы вместе со всеми детьми, которые были в ресторане, последние два часа счастливо кидали камушки в море. Я еще и набрала мешок разноцветных камушков в дом. До сих пор не понимаю, почему такие декоративные камушки – самый ходовой товар в магазинах «для дома, для семьи», по 5 евро мешочек.

Так что в итоге мы провели Пасху в самом классическом итальянском стиле: и к мессе сходили, и наелись до отвала, и с детьми поиграли, и чуть-чуть денег сэкономили (не важно, сколько мы оставили в ресторане, важно, что на камушках сэкономили!). Вот только знаменитый pasqualino– пасхальный пирог в виде голубки – мне не достался, я же камушки собирала. Хотела было обидеться, а потом передумала. Решила, что завтра куплю такой же. Но со скидкой.

Долгие проводы

Смерть Иоанна Павла II, конклав и новый папа римский

Умер папа римский. Иоанн Павел Второй. Giovanni Paolo II. Наместник Бога на земле, или политик, или христианин, или просто старый мудрый поляк, которому все в общем-то уже надоело?

Мы были на спектакле, когда умер папа римский. Это было почти как у Толстого: «Князь Андрей знал, что умирает, он уже почти что умер…» – и он тоже, надо полагать, знал, все это знали и все последние дни жили немного тише, чем обычно. Где-то там свершалось таинство, и все жили, как бы прислушиваясь: как там? ТАМ было все то же: непостижимое молчание, к которому старались прислушаться. Это молчание было прервано гулом колоколов по всей стране, вслед загудели пароходы в порту, к ним присоединились сигналы машин, все слилось в общий многоголосый гул. Объяснения не потребовались. Все знали, что это значит.

Для нас гул колоколов влился в ткань спектакля на удивление органично. Спектакль не был прерван, нет, напротив, и актеры и зрители получили несколько минут чистейшего, кристального катарсиса – новый и высший смысл обрел текст, удивительно правдивы были актеры, внимательны зрители, секрет причастности вдруг завладел всеми и заставил на несколько минут подняться туда, куда обычно мы боимся даже смотреть.

Режиссер был счастлив, несмотря на то что после спектакля о режиссуре не было сказано ни слова, сидели в баре, очень тихо и по-домашнему, говорили какие-то нежные глупости об умершем папе: как вместо сказок старенькая бабушка по вечерам сказывала внучке монотонным голосом: «А вот папа римский сегодня сказал…»; кто-то постарше вспоминал, как родители следили за предыдущим конклавом, и, переглядываясь с непонятным выражением, говорили: «Опять черный дым», а семилетний мальчик думал о черном дыме и о том, как это, должно быть, страшно, когда в городе черный дым; «Да-да, – добавлял другой, – а я помню, как наконец-то вышел белый дым, и все обрадовались, и вдруг – бац! – и все удивились и даже имени нового папы не могли произнести, ведь это был первый папа неитальянец…» – «А вы помните, с каким акцентом он говорил сначала?» – «…и до конца!» – добавлял кто-то, и все с удовольствием смеялись. И это было удивительно хорошо. Нежно. Интимно, как любят говорить итальянцы, не имея в виду «интимные отношения», а имея в виду – «по-домашнему».

Помпезный фарс начался на следующий день и набирал обороты с невероятной быстротой. Начиналось с открытых круглые сутки церквей и наивных букетиков у портретов папы, потом последовал трехдневный национальный траур, информационная блокада, минуты молчания, одна за другой, сообщения по радио о том, как надо рассчитать время, чтобы прибыть в Рим проститься с папой, эсэмэс о скидках на билеты до Рима, сообщения по ТВ о том, что занимать очередь к папе уже не стоит – Рим переполнен, эмоциональные репортажи о людях, которые, отстояв очередь, становятся в нее снова, и слезы, слезы, цветы, свечи…