У себя дома
Шрифт:
— А что вас держит в жизни, какие стимулы? Ведь, по существу, вы живете в глуши, света, так сказать, не видите… Поймите меня. Я приведу себя. У нас, писателей, например, ясные стимулы: здесь, так сказать, и материальные стимулы и известность — слава, так сказать. Не всех она постигает, но все солдаты мечтают быть генералами, ха-ха! А что стимулирует вас? Ведь если разобраться, работа у вас малоинтересная, скучная…
Воробьев, который было очень насторожился, наконец, понял, что от него требуется, и радостно ответил:
—
Он испугался, не загнул ли насчет школы народного опыта, но писатель строчил в упоении.
— Насчет стимулов! — напомнил он, не поднимая головы.
— И стимулы у нас есть, — неуверенно ответил Воробьев, лихорадочно соображая: «Какие ему еще к черту стимулы? Кажись, все сказал, как следовает…»
— Сколько вы, например, зарабатываете?
— А! — понял, наконец, Воробьев. — Заработки наши зависят от благосостояния колхоза. Богатый колхоз — полновесный трудодень. И так, знаете, боремся за увеличение колхозных богатств, за повышение материального и культурного благосостояния… — Он устал говорить и, вытерев платком лоб, вдруг съехал: — А вообще, знаете, морочливая работа председателем, ну его к лешему!
— Однако по душе? — подсказал писатель.
— Можно сказать, по душе. И так втягивает — бывает, ночью лежишь, все соображаешь, калькулируешь, как то, как другое, там, понимаете, загородку достроить надо, там удобрения пришли — значит, транспорт выделяй, там в столярке гроб делать — старик, понимаете, помер. И так одно к одному каждый день тебе, да еще эти совещания… — Он махнул рукой.
Все это было не очень выразительно, писатель не стал записывать. Но, почуяв интимные нотки, он бабахнул самый что ни на есть интимный вопрос:
— А что, если бы вас спросили, хотели бы вы сменить вашу жизнь председателя на что-нибудь иное?
— Нет, не хотел бы, — не моргнув, отвечал председатель.
И писатель закончил: «И ни на что другое он не променяет свою трудную, но прекрасную судьбу».
Это была его коронная фраза. Кого бы он ни спрашивал — сталеваров и забойщиков, доярок и рыболовецких бригадиров, комбайнеров и милиционеров, — никто не соглашался менять свою трудную, но прекрасную судьбу.
— Благодарю вас, — сказал он, очень довольный.
Фактов у него накопилось вполне достаточно, и он мог теперь два месяца спокойно работать в Доме творчества Литфонда и, выбирая за столом меню завтрашнего дня, рассказывать другим писателям: «Да, а вот я был в области ***, там, вы знаете, я нашел удивительного председателя! У него, поверьте, птицеферма — это что-то фантастическое, от уток стонет
Он повторит эти слова в очерке, статье, на собрании секции прозы, на заседании правления союза, в личных беседах с молодыми начинающими — и, может случиться, у всех создастся впечатление, что он идущий в ногу со временем, активно творящий писатель, и главное — он сам поверит в это.
Его помянут в отчетном докладе прежде, чем «и др.», и, может, даже дадут бесплатную путевку в Дом творчества. И уж там-то он напишет эту книгу, в которую сами просятся герои, она без сучка и задоринки пройдет издательские конвейеры, ее в обтекаемых выражениях похвалят толстые журналы.
— Мне можно идти? — спросила Галя, клюнув носом.
— Да! — вспомнил о ней писатель, отрываясь от своих мечтаний. — Идите, девочка, отдыхайте. Вы рассказали очень интересные вещи.
— Теперь перекусим, чем бог послал, — сказал Воробьев.
— Перекусить можно, — согласился писатель. — Только без этого самого…
— Ни-ни, чуточку только! — воскликнул Воробьев, страшно довольный, что пытка кончилась. — Мы ведь по-простому, по-деревенскому.
7
— А мы тебя ищем-ищем! — сказала Ольга. — Все бабы собрались, тебя лишь нет.
— Где собрались?
— У тетки Ани, гулять будем — праздновать, что ту выдру вытурили! Что же нам, и попраздновать нельзя?
В просторной избе тетушки Ани было уже полно народу. Были все доярки, оба пастуха, Людмила с утятника и ее «муж», которого пригласили за гармошку. Этот мужичок уже здорово наклюкался, но исправно перебирал кнопки. Впрочем, выводил он все одно и то же, под частушки: «Та-ра, ту-ру». Он был круглый, полный и добродушный.
Иванов в качестве почетного гостя сидел в красном углу, весь красненький, «тепленький», с аппаратом через плечо, и ковырялся вилкой в консервах.
Галин приход был встречен бурей восторга, и ее заставили пить штрафную. На столе стояли разные бутылки: с водкой, брагой, вермутом и графин лимонада. Галя не выносила водки, а брагу ей не позволяли пить.
— Ну, этого выпей! — сказала Ольга, берясь за лимонад.
Галл обрадованно кивнула. Когда она хлебнула этого лимонаду, у нее пошли круги перед глазами, она задохнулась и не могла ни кашлянуть, ни закричать — казалось, конец ей пришел. А все захохотали, захлопали в ладоши.