У смерти женское лицо
Шрифт:
— А ты что же, будешь стрелять? — испуганно округлив глаза, спросила Лизка. Она уже забыла о своей обиде, целиком захваченная новым приключением.
— Мне терять нечего, кроме пары запасных трусов, — честно призналась Катя. — И еще зубной щетки.
— Немного же ты привезла из своей Америки, — заметила Лизка.
Она твердо взяла Катю за рукав и потащила прочь, как муравей дохлую гусеницу. Катя обернулась на милиционера, но тот уже потерял к ним всякий интерес, он проверял документы у лица кавказской национальности.
— Подожди, — сказала Катя, — ты куда меня тащишь?
— Молчи, —
— Я все верну, как только заработаю, — перебила ее Катя.
— Я тебя сейчас просто убью, — пообещала Лизка, — вместе с твоим пистолетом. Вы посмотрите, какая цаца! Нет, подруга, пока не расскажешь мне, что к чему, я тебя живой не выпущу. И потом, не прикидывайся дурой, я же вижу, что идти тебе некуда.
— С чего это ты взяла? — останавливаясь, спросила Катя.
— Вот скажи, кто я, по-твоему? — уперев кулаки в бока, спросила Лизка.
— Ну, выглядишь ты, как... гм... э...
— Совершенно верно, — без тени смущения подтвердила Коновалова. — Я и есть «гм». Так что разбираться в людях — это мой хлеб. Кто заплатит, а кто норовит за спасибо попользоваться... Да и вообще, всякие бывают. А на тебе, подруженька ты моя крутая, все про тебя бо-о-ольшими буквами написано. Нелегальный въезд?
— Черт, — сказала Катя. Лизкина проницательность убила ее наповал. — Ну да, — призналась она, — и выезд тоже. В смысле, отсюда.
— А еще? — спросила Лизка, снова трогаясь в путь.
— Что — еще? — переспросила Катя.
— Опять ты из себя дурочку корчишь, — огорченно вздохнула Лизка. — Помнится, когда мы познакомились, ты была в наручниках и готовилась снять их через пятнадцать лет. Сейчас, между прочим, не тридцать седьмой. Ты что, самолет угнала?
Катя вздохнула.
— Послушай, — сказала она. — Я тебе благодарна и все такое... Нет, я правда очень благодарна, но... Не много ли ты хочешь знать?
— Буквально все, — сказала Лизка. — Во-первых, я жутко любопытная, а во-вторых, я все-таки твоя соучастница. Если тот крендель со звездочками все-таки помрет, нам с тобой дадут не по пятнадцать, а по двадцать. Как тебе такая перспектива?
— Заманчиво, — сказала Катя. — Ладно, — решилась она, — считай, что ты меня расколола. Только сначала ты мне объяснишь, зачем все это затеяла. Тем более, что ты так хорошо знаешь уголовный кодекс. Ты что, по тюрьме соскучилась?
— Счас, — сказала Лизка, — погоди.
Она остановилась перед коммерческой палаткой и принялась рыться в сумочке, отыскивая деньги. В ней шуршало и звякало, в руке у Лизки возникали и снова скрывались в недрах сумочки самые неожиданные предметы: косметичка, носовой платок, электрошокер (Катя удивленно подняла брови), перочинный нож, пузырек с какими-то каплями — Катя решила, что это, скорее всего, пресловутые «красненькие», обеспечивающие Лизкиным клиентам мирный сон, после которого те просыпаются на пустыре в одних трусах и без малейшего представления о том, где они провели предыдущую ночь, упаковка аспирина, моток бинта в вощеной бумаге, презервативы (Кате показалось, что их не меньше сотни) и наконец
Купив бутылку водки и две пачки сигарет, Лизка отошла от киоска, небрежно ссыпав сдачу прямо в сумочку. Можно было биться об заклад, что эти деньги пролежат там среди прочего мусора до тех пор, пока над Лизкой не разразится ее персональный финансовый кризис.
— Ага, — перехватив ее взгляд, сказала Лизка. — Отличный способ заначивать бабки. Знаешь, сколько к концу месяца скапливается? Айда в метро, на такси у меня уже не хватает.
— Погоди, — сказала Катя. — Ты не ответила на мой вопрос.
— Ну, Катька, ты зануда, — совершенно панибратским тоном отметила Коновалова, зубами разрывая сигаретную пачку. На целлофановой обертке остался густой красный след от ее помады, и она, сорвав обертку, беспечно бросила ее на тротуар. — Джоана Стингрей подберет, — прокомментировала она свой свинский поступок и жадно закурила. — Хочешь?
Катя отрицательно покачала головой, в упор глядя на нее.
— Ладно, ладно, не смотри на меня, как гинеколог на беременного мужика. Ты, наверное, всю дорогу прикидываешь, не из ментовки ли я. Подсадная, мол, и все такое, да?
— Была у меня такая мысль, — призналась Катя. — Уж очень все это у тебя лихо...
— А вот и не угадала, — криво усмехнулась Лизка. — И ты, между прочим, тоже не промах. Ты понимаешь, — вдруг становясь серьезной, продолжала она, — надоело мне все. Просто надоело. Кстати, у тебя сумка почти пустая. Может, положишь туда бутылку, а то что я, как алкаш... Вот спасибочки. Так на чем это я?.. Ах, да. Надоело. Каждый день одно и то же. Рыла эти постылые — в смысле, клиенты. Трахает тебя и плачется, что кризис его без штанов оставил, а у самого рожа — за неделю не обгадишь, баксы из задницы торчат, хоть и весь из себя без штанов. Оттрахает, сядет в «Ягуар» и едет дальше плакаться жене или там любовнице... А тут еще менты... Эти все норовят бесплатно — у них это называется «провести воспитательную беседу». Так, между прочим, в своих бумажках и пишут. А встанешь из-под него — мать честная, вся в синяках, неделю на работу не выйдешь. Все правильно: он побеседовал — я дома сижу, как порядочная, на панель ни ногой... Поехала в аэропорт, дай, думаю, на новом месте осмотрюсь. А меня сразу цап, и на «проработку». Не иначе, как местные шалавы заложили. Да пошел ты, думаю, со своими беседами, не пойман — не вор. Меня в камеру, а в камере — ты. Сидит, понимаешь, этакий одуванчик в наручниках. Пропади, думаю, все пропадом, я вам покажу воспитательную работу...
— Ой, — сказала Катя. — Ой, — повторила она с нажимом.
— Чего — ой? — округлила глаза Лизка.
— На тебя же протокол составили. У тебя паспорт в сумочке. У тебя же дома уже наверняка гости.
— Накося, выкуси, — с триумфом сказала Коновалова, демонстрируя Кате виртуозно закрученный наманикюренный кукиш. — Кто же с настоящим паспортом на работу ходит? У меня и квартирка под этот документик снята, и прописочка имеется, так что все в ажуре. Как же это ты — сидеть собираешься на всю раскрутку, а элементарных вещей не знаешь? Пусть поищут, коли охота имеется.