У стен Ленинграда

Пилюшин Иосиф Иосифович

Вот женщина присела на корточки, вынула из корзины тонкий шнур, к концу которого был привязан груз, и ловко бросила его в воду. Потом взяла тряпку и начала медленно ее полоскать. Вместе с тем она осторожно наматывала на руку конец шнура и, как только показался груз, сразу же бросила невыжатую тряпку в корзину, а шнур сунула за пазуху и вышла на берег. Посмотрев еще раз в нашу сторону, она легко подхватила на коромысло корзины и торопливо, по-мужски зашагала к дому.

В это время к нам подполз Круглов.

—

Ну как дела? — спросил он.

— Все это очень подозрительно, товарищ командир, — ответил Романов.

— Я тоже так думаю… Но мы не должны показывать вида. Надо следить…

— Но она может уйти.

— Не беспокойтесь, там рядом с хутором есть наши ребята.

Подойдя к забору, женщина взялась за щеколду калитки, воровато осмотрелась вокруг и, не заметив, видимо, ничего подозрительного, вошла во двор, швырнула под забор корзину с бельем, а сама быстро зашагала к воротам сарая.

Романов тихо свистнул.

— Наверное, издалека приехала ты, чертова фрау, полоскать белье в русской речке. Смотрите, смотрите, товарищ командир, — быстро проговорил Романов, — прачка-то устанавливает антенну!

Петр Романов — по военной профессии радист, по гражданской преподаватель немецкого языка. Могучая фигура делала его похожим на сельского кузнеца. Веселый и остроумный, он быстро сходился с людьми, чувствовал себя со всеми легко и непринужденно. Но был в нем один недостаток: слишком горячился и нервничал. Вот и сейчас он весь как-то напружинился, словно собирался броситься через реку.

— Спокойно, Романов, — положил Круглов руку на плечо красноармейцу. Немецкий разведчик передаст только то, что видел: проход через реку свободен, глубина воды такая-то, русских нет. А это нам и нужно.

Командир роты Виктор Владимирович Круглов полюбился нам с первой встречи. Смуглое, несколько продолговатое лицо его было полно спокойствия. Сразу запомнились большие голубые глаза, густые брови, упрямые губы и великолепные белые зубы, которые очень молодили его…

На груди командира красовались боевые ордена. Из рассказов товарищей по роте мы знали, что он участвовал в финской кампании и успел побывать не в одной схватке с гитлеровскими оккупантами.

Слушая командира, я, как сыч, водил глазами по берегам реки, боясь, что не замечу врага, который где-то недалеко подкрадывается все ближе к нам.

Неожиданно с противоположного берега донесся шум моторов, и вскоре мы увидели мчавшихся по полю вражеских мотоциклистов. Их было десять. «Здравствуйте, вот и первая встреча, — думал я. — А сколько еще таких встреч будет впереди!» Руки невольно крепко сжали винтовку. Я посмотрел на Круглова. Лицо его было каменным, глаза горели недобрым огнем.

— Видите, товарищи, как действует враг, — сказал он. — Вначале выслал радиста-разведчика, а за ним — разведчиков-мотоциклистов. —

Старший лейтенант строго посмотрел на нас: — Предупреждаю: без моей команды — ни одного выстрела. — И он уполз к опушке леса, где находился телефонист.

Немецкие мотоциклисты подъехали к берегу, приглушили моторы, не слезая с машин, стали внимательно смотреть в нашу сторону. Потом один за другим соскочили с мотоциклов и, держа наготове автоматы, двинулись к реке.

Романов толкнул меня локтем в бок:

— Никак, эта сволочь решила переправиться на наш берег?

— Откуда я знаю? Будем ждать команды… Гитлеровцы осторожно подходили к реке, снимали с ремней фляги, наполняли их водой…

Романов проговорил сквозь зубы:

— Эх, напоить бы их сейчас другой водичкой!

— Всему свое время…

Мы с любопытством рассматривали немецких мотоциклистов. Их лица и одежда — в дорожной пыли, на туго затянутых ремнях — гранаты-«колотушки», на головах — стальные каски, низко надвинутые на глаза.

По совести сказать, тогда я почему-то не испытывал к немецким солдатам ненависти, она появилась немного позднее, когда я увидел смерть моих товарищей и звериную жестокость фашистских палачей.

Над нами высоко в небе разыгралось сражение. Вражеский самолет, окутанный облаком черного дыма, стремительно падал на землю. Черная точка отделилась от горящего самолета, потом как будто натолкнулась на что-то в воздухе, на мгновение приостановилась, и мы увидели раскрытый парашют, под куполом которого болтался из стороны в сторону человек.

С волнением наблюдали мы за тем, что происходило в небе. Романов и я то и дело толкали друг друга в бок, что-то говорили, страстно желая победы нашим летчикам, сражавшимся с «мессершмиттами».

Немецкие мотоциклисты тоже уставились в небо, с удивлением наблюдая, как горстка русских «ястребков» смело вела бой с большой стаей немецких самолетов.

О чем-то переговорив между собой, мотоциклисты быстро умчались.

Романов снова повернулся в мою сторону:

— Вы не удивляйтесь тому, что я сейчас расскажу вам. Скоро начнется бой… Кто знает, удастся ли нам еще когда-нибудь спокойно и обстоятельно поговорить.

Я посмотрел ему в глаза: они были ласковые, доверчивые. Романов достал из кармана гимнастерки фотокарточку и протянул ее мне. На фотокарточке я увидел мужчину лет тридцати пяти, очень похожего лицом на Романова: такие же ласковые глаза, чистый высокий лоб, крутой подбородок. Возвращая карточку, я спросил:

— Это ваш отец?

— Да… Но я не видел его. Он ушел на войну в четырнадцатом году, я родился через месяц после его ухода. Мне потом говорила мать, что он погиб на берегах этой вот реки в восемнадцатом году. Вы понимаете мое чувство: ни на один шаг отступить отсюда я не могу.