У всех на виду
Шрифт:
Крупнов пожал плечами.
— Чтоб дать ответ на ваш вопрос, придётся поднять документы и уточнить, сколько он у нас работает…
— Кто это — он?
Не услышав ответа, Устинцев принялся демонстративно заводить ручные часы, как бы намекая, что время идёт.
И тогда Крупнов положил ладони на стол. Подобный жест обычно означает сигнал к окончанию беседы или принятое решение.
— Вы спрашиваете: кто он? Отвечаю: инженер Голубеев.
— Какой Голубеев? Из отдела капитального строительства?
— Так точно. Он самый и есть.
Устинцев был удивлён.
— У вас есть доказательства?
— А как же! Вот вы слушайте. Первое доказательство — Голубеев всегда норовит прийти в кассу, когда я один и кругом нет никого. Могу вам сказать с полной гарантией, что каждый раз после его ухода из кассы пропадает примерно одна и та же сумма…
Устинцев недоуменно развёл руками.
— Отчего же вы не приняли мер? Почему его не задержали?
Лицо кассира осветила виноватая улыбка.
— Я всё надеялся: у человека совесть проснётся… А мер я потому не принял, что меня это вроде бы касается в самую последнюю очередь.
— Что? — Устинцев тяжело вздохнул.— Прямо не беседа, а утро загадок. Вы мне объясните, почему вы подозреваете именно Голубеева? Он что, оставлял какие-нибудь следы?
— Да! Каждый раз он в обязательном порядке оставлял следы. Знаете, бывают ловкачи, которые мало того, что они тебе кассу очистят, они ещё распишутся: здесь был такой-то, ищите меня, голубчика…
Подняв на лоб очки, Устинцев потёр пальцами глаза. «Подумать только, что годы делают с человеком! Это, конечно, чисто возрастное. Верный признак склероза».
— Алексей Егорыч, извините, я вас перебью. Вы уже были в отпуске?
— Нет, ещё не был. Но это значения не имеет. Вы, наверное, думаете, я заговариваюсь, да?
— Почему? — Устинцев смутился: старый кассир угадал его мысли.— Работа у вас нервная, большая материальная ответственность…
— Я за Голубеевым давно наблюдаю, а дело это не простое, его ж почти никогда нет на месте. Иной раз зайдёшь в отдел, он или языком работает, или себя не жалеет — над кроссвордом мается. Я тут в банк ездил, гляжу из машины — гуляет наш герой-труженик, по сторонам смотрит и мороженое лижет. У всех на глазах отдыхает в рабочее время. Вы мне говорите: оставайтесь, а ведь меня именно этот вот Голубеев торопит на пенсию уйти.
— В каком смысле?
— Я ж свою профессию перестаю уважать, когда я ему за здорово живёшь зарплату выдаю. Наверно, всё же стыдно ему ни за что деньги получать, потому и является, когда у кассы нет никого. А в итоге так и получается: ушёл Голубеев, а в кассе недостача. Но я считаю, в угрозыск нам обращаться не следует и собаку-ищейку не надо тревожить. Понадеемся на другие инстанции.
Крупнов поднялся с кресла, помолчал немножко.
— Насчёт моего заявления я ещё маленько подумаю. А так, если я в чём не прав, пусть меня товарищи поправят. Разрешите идти?
— Да, пожалуйста. Я очень рад…
Старый кассир вышел из директорского кабинета. Устинцев долго смотрел ему вслед и потом, убрав
— ОКС? Устинцев. Голубеев на месте? Нет?.. Как только явится, пусть зайдёт ко мне.
Осы
Наука учит нас, что животные и насекомые бывают полезные и бесполезные.
Вот, скажем, собака. Не зря про неё говорят: друг человека. Так оно и есть. А к примеру, сурок? Какую сурок пользу даёт? Да никакой. Грызун — этим всё сказано.
Теперь коснёмся насекомых. Возьмём пчелу. Каждый знает: пчела — насекомое полезное, она даёт мёд. Конечно, и пчела тоже имеет отдельные недостатки, бывает, что она кое-кого и укусит в воспитательных целях: дескать, не мешайся, я дело делаю.
А теперь возьмём осу. Любой скажет: никакой от неё пользы нет и быть не может, оса, как правило, доставляет нам одни только неприятности.
Возможно, это правда, но нет, как говорится, правил без исключений.
Вот я приведу такой случай.
Сам я работаю товароведом по резиновой обуви и владею небольшим садовым участком в Подберёзовке. Там свои участки имеют и другие работники треста, в том числе и Павел Васильевич Збруев, наш управляющий.
Не так давно было у нас собрание, на котором и я тоже выступил. В основном коснулся трудовой дисциплины, а в конце покритиковал управляющего за то, что он зазнался и иногда проявляет излишний бюрократизм. Он это всё выслушал и сказал, что учтёт мои замечания.
Не знаю, учёл он, нет ли, но после того собрания сильно он похолодел в отношении меня. И тогда я сделал вывод, что мои слова ему не в бровь, а в глаз.
И вот как-то вызывает меня Матюхин из планового отдела.
— Надо вам,— говорит,— наладить нормальные взаимоотношения с Павлом Васильевичем, а то после вашей критики он ждёт, что его сегодня будет критиковать любой и каждый. Дайте ему понять, что вы выступили так, для порядка, а вообще-то вы его глубоко уважаете. Он подобреет, и вся атмосфера в тресте сразу оздоровится. Я ему по своей инициативе сказал, что вы жалеете, что так резко выступили по его адресу, и теперь ищете возможность выразить ему своё уважение. Он говорит: у Чирикина есть возможность исправить свою ошибку. В понедельник общее собрание, пусть выступит и разумно сыграет отбой.
Получив такую информацию, я ничего не сказал, но подумал: «Раз от меня зависит оздоровление атмосферы, пойду на это дело».
Такой я наметил план: встречу Павла Васильевича в неофициальной обстановке в Подберёзовке, заведу тёплый разговор, и всё войдёт в свою колею. День для данной операции выбрал самый подходящий — воскресенье, накануне собрания. Я для своей будущей речи уже и начало прикинул: «Товарищи! Вчера Павел Васильевич запросто зашёл ко мне на участок — налицо результат. После короткой беседы я понял, насколько Павел Васильевич предан нашему общему делу» — и так далее и тому подобное.