Уарда

Эберс Георг Мориц

В то самое время, когда душа его возносилась к богам в смиренной молитве, перед домом вдруг послышался какой-то шум. Старику показалось, будто за дверью произносят его имя, и едва успел он встать, напряженно прислушиваясь, как дверь распахнулась, вошел тарихевт и приказал ему следовать за собой.

У самого входа в залы, наполненные смолистыми запахами и ароматами, где производилось бальзамирование, стояла целая толпа тарихевтов… они внимательно разглядывали какой-то предмет, лежавший в алебастровой чаше. У старика подогнулись колени, когда он увидел баранье сердце, положенное им среди внутренностей пророка Руи.

Старший тарихевт спросил, он ли вскрывал тело умершего пророка.

Пинем,

запинаясь, подтвердил это.

– Действительно ли это сердце пророка? – продолжал старший тарихевт.

Старик кивнул головой.

Не обращая больше внимания на старика, тарихевты начали перешептываться, один из них куда-то побежал и вскоре вернулся с управителем жертвенной бойни храма Амона в Фивах, которого он нашел в доме ткачей. С ними пришел и глава всех колхитов.

– Покажи-ка мне сердце, – сказал управитель, подходя к тарихевтам. – Я и в потемках сумею разглядеть, что к чему. Я каждый день проверяю по меньшей мере сотню сердец. Давайте-ка его сюда! Клянусь всеми богами неба и преисподней– это сердце барана!

– А нашли его в груди Руи! – воскликнул тарихевт. – Вчера его вскрыл в нашем присутствии вот этот испытанный парасхит.

– Странно, – протянул управитель. – Что-то не верится. Должно быть, здесь произошла какая-нибудь ошибка. Вы, наверное, вчера резали барана и…

– Мы постимся, – перебил главный колхит управителя, – так как готовимся к Празднику Долины, и вот уже десять дней, как мы не имеем права зарезать для еды ни одного животного. К тому же загоны для скота и бойни далеко отсюда, за ткацкими мастерскими.

– Странно, – повторил управитель. – Тщательно сбереги это сердце, колхит, или, еще лучше, положи-ка его в ларец. Мы отвезем его к первому пророку храма Амона. Кажется, здесь свершилось чудо!

– Сердце принадлежит некрополю, – возразил главный колхит, – и мне думается, что будет уместнее, если мы снесем его первому пророку Дома Сети, великому Амени.

– Ну что ж, ведь здесь распоряжаешься ты, – согласился управитель. – Идем к Амени!

Через несколько минут управитель и главный колхит, покачиваясь в своих носилках, уже двигались вниз, в долину. За ними следовал тарихевт – он сидел на стуле, укрепленном между двумя осликами, бережно держа в руках ларец из слоновой кости, где лежало баранье сердце.

Старый парасхит видел, как эта процессия исчезла за кустами тамариска. Охотнее всего он побежал бы сейчас следом за ними и во всем признался.

Его терзали мучительные угрызения совести, он чувствовал себя обманщиком, и если его медлительный ум не мог охватить всех последствий, какие повлечет за собой этот поступок, то все же он предчувствовал, что из брошенного им семени могут произрасти всевозможные ошибки и заблуждения. Ему казалось, что он с головой погряз в грехе и лжи, что богиня истины, которой он верой и правдой служил всю жизнь, исполненная презрения, повернулась к нему спиной. После случившегося он больше уже не мог надеяться, что судьи загробного мира причислят его к блаженным, всегда говорившим правду. Утрачена отныне цель его долгой жизни, полной самоотречения и молитв! Сердце его обливалось кровью, в ушах громко шумело, и от этого шума мысли у него в голове мешались. А когда он снова приступил к своей работе и хотел отделить у одного трупа подошвы ног [ 158 ], руки его так тряслись, что он не в состоянии был держать нож.

158

«…хотел отделить у одного трупа подошвы ног…» – При исследовании двух мумий, хранящихся в Пражском музее, было обнаружено,

что у одной из них отделены подошвы и вложены в грудную клетку. В главе 125 «Книги Мертвых» имеется место, из которого можно заключить, что делалось это умышленно, чтобы нога приглашенного на загробный суд к Осирису не осквернила священный пол зала суда. (Прим. автора.)

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Весть о кончине священного барана бога Амона в Фивах и быка Аписа в Мемфисе достигла, разумеется, стен Дома Сети, где она, как и всюду, была встречена горестными воплями всех обитателей храма, начиная с главы астрологов и кончая самым младшим учеником.

Верховный жрец храма Амени уже три дня находился в Фивах и должен был приехать лишь сегодня. Многие просто не могли его дождаться. Глава астрологов, например, сгорал от нетерпения как можно скорее передать Амени для наказания пойманных им учеников и пожаловаться ему на Пентаура и Бент-Анат. Посвященным было известно, что на том берегу Нила велись сейчас важные переговоры, а взбунтовавшиеся ученики прекрасно понимали, что теперь их ждет строгая кара.

Юные бунтовщики были заперты в небольшом дворе, под открытым небом, их посадили на хлеб и воду, а спать им пришлось в пустом складе на тонких соломенных подстилках, так как карцер был слишком мал и не мог вместить всех. Ученики были очень возбуждены, но чувства, переполнявшие их молодые души, как обычно, проявлялись по-разному.

С Рамери – братом Бент-Анат и сыном Рамсеса – поступили так же, как и с его товарищами, которые еще вчера весело играли с ним, а сегодня все повесили головы.

В одном углу двора, закрыв лицо руками, сидел юный Анана, любимый ученик Пентаура. Рамери подошел к нему и, тронув его за плечо, сказал:

– Уж раз мы заварили эту кашу, то худо ли, хорошо ли, а нужно ее расхлебывать. Как тебе не стыдно, у тебя глаза на мокром месте, да и эти капли на твоих пальцах никак не могли пролиться из облака. Стыдись! Ведь тебе семнадцать лет, через несколько месяцев ты станешь писцом и независимым мужчиной.

Анана посмотрел на друга, поспешно вытер глаза и сказал:

– Я был зачинщиком. Амени выгонит меня из школы, и я буду вынужден с позором вернуться к своей матери, а ведь, кроме меня, у нее нет никого на свете.

– Бедняга! – мягко промолвил Рамери. – Тут есть от чего загрустить! И добро бы наша выходка пошла на пользу Пентауру!

– Мы только навредили ему! – отозвался Анана. – И действовали мы как безумцы!

Рамери утвердительно кивнул; с минуту он задумчиво глядел перед собой, затем сказал:

– А знаешь, Анана, ведь вовсе не ты был зачинщиком! Вот в этой голове зародился план нашей глупой выходки, а вы лишь помогли мне его осуществить. Поэтому я и беру все на себя. Я сын Рамсеса, и, думаю, Амени обойдется со мной помягче, чем с вами!

– Он станет всех нас допрашивать, – возразил Анана. – И будь что будет, а я не стану лгать!

Рамери покраснел и воскликнул:

– А ты разве слыхал, чтобы мой язык грешил против правды, этой светлой дочери Ра? Эй, вы там, послушайте! Антеф, Хапи, Сент, все вы! Ответьте на мой вопрос: не я ли подстрекал вас на этот бунт? Кто, как не я, посоветовал вам разыскать Пентаура? Разве не я грозил попросить отца забрать меня из Дома Сети? Разве не я подбивал вас сделать то же? Да или нет? Так знайте же все и ты, Анана! Я – зачинщик, я – главарь, и, когда нас станут допрашивать, дайте мне сказать первому. Никто из вас не назовет имени Анана, слышите – никто! Пускай нас бьют палками, пускай морят голодом, но мы будем стоять на своем – я виновник всего!