Убегающий ручей
Шрифт:
Тёплый запах земли.
Осока
Я ноги обжигаю, но иду
По тем местам, где горяча осока.
Поспешно вытираю на ходу
Кровь алую, как будто капли сока.
Я прохожу здесь, и мой каждый шаг
Осока неуёмная итожит.
С ромашками тропа, что в двух шагах,
Не мёдом пахнет, а слащавой ложью.
В опустевшем доме
В
В доме старом неуютно и темно.
Вот уж несколько декабрьских недель
В щели окон пробивается метель…
А хозяина на кресле ветхом нет,
Он уехал за своей фортуной вслед.
В доме этом я грущу по чудаку,
Дым, пуская сигаретный к потолку.
Здесь живёт во мне тревога из тревог,
Что однажды не приду я на порог.
Больно мне, что в опустевшие дома
Забирается холодная зима.
* * *
Маки в горах,
На скалах бурых.
Маков пора
Над Амуром.
Маков хочу,
Желанных маков!
К небу взлечу
Единым махом.
Камни летят
В речную накипь
Меня назад
Не пустят маки.
Маки кругом –
На горных кручах.
Небо дугой,
Под небом лучше…
Смешон я пусть
В маковой гамме,
Но я вернусь
Назад с цветами.
Черёмуха
Над речкою черёмуха белела,
Зелёный берег в нежных лепестках.
Расслабив мышцы голубого тела,
Уснуло небо на седых снопах.
Ушёл посёлок в аромат цветочный.
Он засыпал, что старец, не спеша.
А в форточку распахнутую ночью
Лилась, кипя, черёмухи душа.
Черёмуха пришла – и не спросила,
И взволновали белые цветы.
Так вот она, неведомая сила,
Непознанная сила красоты!
* * *
Синий махаон летает к флоксам,
Август ещё нежит лучизной.
Только осень, пасмурная осень,
Тянет пальцы в августовский зной.
Взмах её руки – и лето рухнет
Зрелою листвой в осенний звон.
Розовый огонь цветов потухнет.
Не вернётся к флоксам махаон.
* * *
Река Нилан, дремучих мест река.
Я зачерпнул, я пью живую воду.
Вершины кедров смотрят в облака,
Вершины тянут иглы к небосводу.
Ещё одна тропа тревог моих
Ведёт
Взволнован я. Ведь я на миг постиг
Торжественность таёжного покоя.
Но не понять всей тайны до конца.
Река Нилан, струна тайги дремучей.
Стучат в деревьях мощные сердца,
И в небо гул идёт, взрывая тучи.
* * *
Хоронили шамана, и в небосводье
Крался дым костровой, в пустоту, в высоту.
Старика уважали в нанайском народе
За его благодушие, за его доброту.
Время, время, за что ты порою жестоко
Нашей веры смываешь слепые следы?
Перед смертью шаман позабыл про нанайского бога…
Перед смертью старик просил лишь глоточек воды.
* * *
Под толщей пыли детские следы,
Снега и ливни их похоронили.
Да, это я в давно минувшей были.
Ладошки зелены от череды.
Забава детская, летят пушинки-дни.
Так одуванчик облетает летом.
Я верю и закатам, и рассветам,
А жизнь проходит – дни летят мои.
Они летят средь радостей и бед,
Но жизни смыл мне так и не открылся.
Счастливый миг – и я на свет родился,
Печальный миг – меня на свете нет.
Всё это так, но радостна стезя,
Которая ведёт к концу ль, к началу.
Минувшее, что птица, прокричало,
Но этот крик вернуть уже нельзя.
* * *
На лодке утлой к острову причалю,
Затерянному в рукавах реки.
С тревожной и беспомощной печалью
В траве высокой стонут кулики.
Оплакивал вечернюю зарницу
Печальный посвист безутешных птиц.
Их плачи – мироздания частица,
Оно ведь без предела и границ.
Не жил я в суете, в слепой погоне
За миражом вещественной мечты.
Миг истины открыл я в птичьем стоне,
Да и во всём, где мир без суеты.
Закат творит багряную дорогу.
Я правлю лодкой в бликах золотых.
Плач кулика гораздо ближе к богу,
Чем тысячи пророков и святых.
* * *
Заливист соловей,-
И верится в добро,-
Бьёт песней он своей
Мне прямо под ребро.
В нём сердце без труда
Вдруг крылья обрело
И тянется туда,
Где яблоням бело.
В Сибири редкий гость,
В цветах выводит трель.