Убей фюрера, Теодор

Матвиенко Анатолий Евгеньевич

Теперь от меня ждут полного доклада, подробных сведений, что не сообщишь связному. Но некоторые вещи я не могу объяснить. Потому что Москва решительно меня не понимает.

Я не в аптеке служу, а в абвер-2. Диверсант, ликвидатор. Задача – полное уничтожение коминтерновского подполья в Западной Европе. Я буду стрелять в наших! Такой вот спящий агент.

И что бы я ни написал в рапорте, подозрение в зловредном бегстве из Союза прилепилось пожизненно. В ГБ я чужак, и кто-то наверняка попытается спихнуть вину на меня, рядового исполнителя, мол, от его криворукости операция пошла кувырком. Я должен был всего лишь подсадкой войти в доверие к немцу,

прикрыть от блатных, разболтать. Побег из-под конвоя – сплошной экспромт Чеботарёва, когда тот узнал, что ненароком отлупил выпускника школы, подготовленного для СГОНа. А уж в Германию… Будь она проклята.

Итак. Нужно дождаться задания. Нет – Задания с большой буквы. Пока же я отправляюсь спать наяву. То есть продолжаю прежнюю жизнь абверовского головореза с пониманием, что мои навыки скоро понадобятся рейху. Сжигаю свободное время в тупой трескотне с сослуживцами, чьи интересы не идут дальше, чем сделать карьеру и трахнуть блондинку после рюмки-другой. Упорно изображаю преданность идеалам нацизма.

Особенно красочно преданность проявляется в ночь перед днём рождения фюрера. Курсантов абвера отправляют на улицы. Центральная часть города погружается во тьму, отключено даже уличное освещение. По Райхсштрассе стучат копытами бесчисленные колонны пацанов из гитлерюгенда с факелами в руках. Все в одинаковых чёрных штанишках и чёрных галстуках. Смолкает осточертевшая маршевая музыка из репродукторов. Только грохот сапог по мостовой. Десятки тысяч огней сливаются в пламенный ковёр.

Юные фройлян не смеют ходить колоннами, им велено стать домохозяйками и матерями следующему поколению в коричневых рубашках. Девушки толпятся в своих длинных дешёвых платьицах из целлюлозы или в баварских народных костюмах, кажется, эти яркие тряпки имеют мелодичные названия «трахт» и «дирндль». Большинство щеголяет в одинаковых синих куртках поверх синей блузы, сплошное издевательство над женской натурой, ищущей индивидуальности.

Над стадионом шевелится багровое зарево – отсветы десятков тысяч факелов в низких облаках. Слышен лающий голос, он вещает о величии нации, о задачах молодёжи в борьбе за жизненное пространство.

– Хайль!

– Зиг хайль!

Или другая ночь. В костёр летят книги. Было уже много костров, но список противной интересам рейха литературы всё растёт и растёт, обыски в домах евреев и прочих неблагонадёжных субъектов дают новую пищу огню. Страницы книг, словно чёрные лепестки с тлеющими краями, пытаются совершить побег из горящего переплёта и взмывают к крышам домов.

Смотрю на фрау лет шестидесяти или даже старше. Она сбросила в общую кучу десяток книг. Добровольно избавилась от еврейско-провокационной писанины? Фюрер гордится тобой, бабушка. Вдруг согнулась, точно от старческой болячки. Томик стихов, приговорённый к аутодафе, ловко ныряет ей под кофту, чего я старательно не увидел.

Зато заметил некто из гитлерюгенда, белобрысое ничтожество в коротких чёрных штанишках. Его научили бороться с врагами рейха. Малец пинком сбивает женщину с ног. Растрёпанный томик летит в огонь. Юный нацист, переполненный патриотическим рвением, орёт ей: вали отсюда или тоже отправишься на костёр, старая ведьма!

Часто щипаю себя за руку. Спящий разведчик… Если это сон, то очень неприятный сон, и хочется быстрее проснуться. Не получается. Тем более с марта живу один и наконец высыпаюсь без ночных тревог, полуночных кроссов и построений в шесть утра.

Маленькая квартирка близ Кантштрассе, моё первое жильё в Берлине,

отличается опрятностью и безликостью. Нелегал обязан быть готов к негласному обыску. Или очень даже гласному, со срыванием обшивки с дивана, вскрытием полов и потрошением подушек. Поэтому радиостанция, паспорта на двенадцать фамилий и ампула с цианистым калием присутствуют не в тайнике, а только в фантазиях и шпионских романах.

Но мы тоже живые люди. Полицай непременно должен увидеть мелкие слабости жильца. Для него в письменном столе оборудован примитивный схрон, заметный если не с первого, то со второго взгляда. В ящичке лежит стопка фотографий голых женщин, чуть глубже – открытая пачка презервативов. В буфете ждёт початая бутылка шнапса, потрёпанные игральные карты. Мокрушник абвера в быту ничем не напоминает святого.

Быть может, только книги выбиваются из легенды. Даже после нескольких лет аутодафе здесь несравнимо больше литературы на немецком языке, чем в Поволжье. Опять-таки для стороннего наблюдателя среди классики валяется пара сочинений еврейских, пусть незапрещённых писателей и несколько откровенно пошлых бульварных романов. Удивляйтесь широте интересов!

Контрастируя с потёртой обстановкой, на шифоньере блестит шкалой новенький приёмник «Телефункен» с чёрным наушником на длинном проводе.

– Наушник-то зачем?

– Чтоб соседей не тревожить, когда слушаю радио, вернувшись поздно.

Граф в моей крохотной конуре выглядит как бриллиант в медной оправе. На нём шикарный костюм из серой шерсти. Трость и перчатки стоят больше, чем вся обстановка моего жилья. Он раздобрел. Готов побиться об заклад, наши соседи по тюремной камере не узнали бы в респектабельном буржуа забитого политзэка из переполненной транзитки.

С нескрываемой гордостью демонстрирует удостоверение члена партии, выданное по протекции самого Рейнхарда Гейдриха, ближайшего соратника фюрера. Это гораздо более весомый признак благополучия, чем мой «Телефункен», и одновременно печальный знак. Когда граф прозябал на нелегальной службе за рубежом, молодые делали карьеру. Гейдрих был близок к Гитлеру в переломные моменты борьбы за власть. Мой гость застрял в догоняющих.

– Поздравляю! – Я присаживаюсь на стуле напротив единственного кресла, оккупированного визитёром. – Искренне рад за вас, герр майор. Или герр штурмбанфюрер?

– Нет, Тео. Я на некоторое время решил расстаться с погонами.

– Не скрою. Удивлён.

Он улыбается с миной превосходства на посвежевшей морде.

– В наше время Германией правит не армия, а партия, остальные ей служат. Но служат недостаточно усердно. Как офицер с кайзеровской закалкой я прекрасно знаю, что большинство моих коллег сохраняет верность рейху лишь в силу извечной национальной дисциплины, вошедшей в традицию. Адольф Гитлер – законный лидер государства, и они подчиняются ему, как и любому другому, если за того проголосует большинство.

– Что, личные предпочтения ничего не значат? Простите, граф, но я до самого ареста жил в стране, где внушалась личная преданность вождю, государству и делу коммунистической партии.

– Правильно, Теодор. Ты замечаешь самые важные параллели. Мы учимся у врагов, перенимаем у них ценное. Сталин был тысячу раз прав, когда занялся обновлением кадров. При назначении на руководящую должность он предпочитает преданного опытному. Новичок научится, а враг вряд ли перекуётся. Максимум – чисто внешне, ради карьеры. Фюрер опирается на молодых, искренних, горячих. Истинных арийцев.