Убей меня своей любовью
Шрифт:
Олимпиада Петровна расстроилась всерьез:
– Нет, Дусь, ты погляди! Ведь никому мужик не нужен был, никому! Одна я подобрала… а как только его откормили, да еще и выкупали, так за него с пистолетом кидаются, нет, ну что делается…
Дуся между тем, приторно улыбаясь, медленно, как бы между делом, пробирался к Инге.
– Евдоким! К окну! – разгадала его замысел девчонка.
Она уже была на пределе – глаза лихорадочно блестели, на бледных скулах выступили багровые пятна, а рука с пистолетом опасно тряслась. И кто знает, может, не выдержали бы у девчонки нервы и пальнула бы она прямо в наивного Дусика,
– Что тут у вас деится, я никак не пойму? – недовольно насупилась баба Глаша, появляясь перед застывшими Филиными. – Дуся, ты чо тут всякие безобразия распустил? Не дом, а какой-то боевик прям! А ишо дитенка приташшили!
– Женщина! – ожил Яков Глебыч. – Вы ее теперь того – молоточком по головке долбаните, долбаните! А то ведь у ней организм молодой, она быстро отойдет!
Баба Глаша деловито подобрала пистолет и сунула Дусе:
– На, упрячь куда-нибудь, завтра на помойку выкинешь… Нет, на помойку нельзя, детишки найти могут.
– Пусть он в унитаз выкинет! – распоряжался Яков.
– Инга… – растерянно шептала Олимпиада Петровна и медленно ощупывала свой лоб.
– А я вам говорил! Говорил! А вы меня за дурака приняли! – радостно орал уже Яков. – Это она меня, она! Она стащила из больницы и не кормила! А еще повариха, у!
Дуся молчал. Он сидел, опустив плечи, и тоскливо хоронил свою первую любовь. Может, правда, и не первую, но все равно жалко…
– И это что же она – из-за дикой любви? – никак не могла прийти в себя Олимпиада Петровна. – Надо же, как Офелия! Свихнулась на сердечной почве! Девочка поняла, что ты, Яшенька, нежно привязан ко мне и… и ее мозг не выдержал. А сердечко бьется?
Однако никто не торопился выяснять – бьется ли несчастное сердечко Инги, кто ее знает, вдруг у девчонки еще какое оружие имеется.
Но, видимо, с сердцем у девчонки было все в порядке, потому что она зашевелилась и уселась прямо на полу.
– Вы, Олимпиада Петровна, конечно, хорошая женщина, но дура, – хмуро проговорила она. – Кудахчете над своим Яшенькой, а сами и не знаете ничего…
Дуся, заметив, что девица пришла в себя, продвинулся к двери – надо было перекрыть ей ходы к отступлению. Но Инга и тут его разгадала.
– Евдоким, да сядь ты, никуда я не сбегу. Да и не надо мне. Это он вот пускай бежит, – и она ткнула пальцем в Якова Глебыча.
Тот от ее взгляда как-то скукожился и слился с диваном.
– Я ведь давно хотела тебе, Евдоким, все рассказать, да… не твое это дело…
– Здрассьте! Я, значит, тут расследование провожу, а дело не мое! У меня чуть маманю не взорвали, а меня это не касается! Мне в кровать… ну не важно! Рассказывай давай!
Инга попросила налить ей воды, выпила залпом и неторопливо заговорила. И снова Дуся услышал уже знакомую историю. Правда, теперь в ней открывались неизвестные подробности.
Жила обычная семья – муж, жена да дочка. Отец работал всю жизнь, мать тоже не сидела сложа руки, а потому и не бедствовали, еще и старикам своим помогали, которые на старость лет решили переехать в деревню да вместо коров и свинок сад развести. Особенно старик старался.
– Я знаю, знаю! – не утерпел Дуся. – Ты про Гориду рассказываешь, да? Про Наума Лукича, правильно?
Девчонка мотнула головой и продолжала дальше.
Загорелся Наум Лукич – решил во
– А чего, Матвевна, у нас болтают, будто твой-то клад нарыл? Правда ль?
– Да какой же клад? – охала та. – Да мы же только с сада и живем! Да ежли б он клад нашел, неужель мы б так-то жили? Да мой бы знаете сюда чего приволок? Он бы!..
– Да говори, говори, язык-то он ведь не купленный… – недоверчиво кривились бабы, но слишком стариков не донимали – чего их тормошить, незлобные те были.
Но, видно, не рассчитал свои силы Лукич, сердце стало сдавать. Он к младшему сыну:
– Валер, ты б Леньке позвонил, он ведь у нас медик, авось чего дельного присоветует…
Валерий вызвал брата, и приехал тот весьма недовольный. Старший сынок Леонид нечасто баловал стариков своими посещениями – в последний раз приезжал, когда Валерка еще не женат был, а родители и вовсе в городе проживали. Сколько раз звали его, приглашали, а он отмалчивался – не хватало еще ему, фельдшеру, в деревенском навозе ковыряться! Он и вообще был против того, чтоб родители переезжали. Они его не послушались, а теперь пускай сами корячатся. А Валерка, если такой добрый, пусть помогает…
Но в последний раз не приехать не мог. Отец писал в приказном порядке, писал о том, что недолго ему осталось, и Леня, грешным делом, рассчитывал на завещание.
Когда же Леонид увидел отцовские хоромы, в мозгах у мужика помутилось. Забыв про больного отца и про всю родню вместе взятую, он очумело носился по родительским владениям и твердил только одно:
– Так, батя, этот домик на меня перепиши! Тебе уже недолго осталось, а Валерка тяпу раззявит, я его знаю! Мигом все к рукам приберет. И баньку, пап, слышь, и баньку на меня, ага? А уж гараж можешь на Валер… нет, пап, гараж тоже на меня. На кой хрен Валерке гараж, у него и свой такой же!
– Леня, – пытался вразумить сына старик. – Я ведь тебя помочь позвал. Ты б глянул по-научному, что у меня там с сердчишком, а? Барахлит чего-то…
– Ой-й-й, бать, ты уж не мальчик, слава богу, тебе ж уже… Слышь, отец! А чего это Валерка так отстроился, а? С каких шишей? Ты ему, что ль, денег-то давал? Мне ж деревенские говорили – Наум-то, мол, клад нашел! Ты, бать, того, деньги-то не зажимай. Оно ж и мне по наследству-то должны… Я смотрю, ты уж весь клад на Валерку растрёс! А у тебя ведь не один сын-то, а я еще имеюсь!