Убей страх: Марафонец
Шрифт:
Бегун, логично считавший себя полководцем в этом походе (или Моисеем — в новом Исходе), бродил по жаре грустный, мучительно раздумывая: имеет смысл рулить за ворота и пускаться в очередной забег или опять поискать Путь в невозможном? В конце концов, разве невозможное на Пути должно обязательно сопровождаться физическими муками? Логика подсказывала: не обязательно. Но она же настаивала: до Сдвига должна быть встреча со Зрячим, а на неё, хочешь не хочешь, а придётся бежать. По песку. По огнедышащей жаре. Не просто потея, но — худея от пота!
— С добрым утром! — услышал Чернов сзади. Обернулся: Кармель. Улыбающийся щербатым ртом, выспавшийся, отдохнувший.
— И тебя — с добрым. Только с чего ты решил, что оно — доброе? Оно недоброе,
— Ты не прав, — не согласился Кармель. — Бежать есть куда. — Он обвёл рукой песчаные просторы за стенами города. — И если бежать долго, то и в песке можно отыскать живой оазис или выйти на караванную тропу. И там и там могут найтись люди, вода, пища…
— Ты часто бегал по пустыням?
Кармель не принял иронии или не понял её.
— Я знаю Книгу. А в ней сказано: «Бегун долго бежал по безжизненной земле, где не было ни травинки, ни капли воды, ни мельчайшей живой твари, он устал и почти изнемог, но он бежал и верил, что не может Сущий, поставивший его на Путь, не подарить ему надежды, которая обернётся то ли травинкой, то ли каплей воды, то ли живой тварью».
— Это из прошлого Пути, да?
— Из прошлого, ты верно понял.
— Понять было нетрудно. И что мне в итоге подарил Сущий? Травинку? Живую тварь?
— Он подарил тебе целую реку.
— На безжизненной земле?!
— Это же Сущий, Бегун. Сущий может всё, что представимо разумом и не представимо им.
— Там была такая же пустыня? — Чернов спросил, втайне надеясь, что Сущему временно надоело сочинять не игранные доселе ситуации, и он решил разок повториться в деталях, тем более что Бегун сам всё равно ни хрена не помнит — по замыслу. Так что впереди его ждёт полноводная река. Скажем — Нил.
Но — не обломилось.
— Ничего общего! — возмутился Кармель. — Там было совсем не жарко и много камня. А здесь — песок.
Не жарко и много камня? Что ж, река в таких условиях не представляется чем-то нереальным, скорее — напротив: очень удобные условия для существования рек. Горных, к примеру. И зря он обличал Сущего в лени: никаких повторений пройденного, всё — по-новому. Но верь Кармелю или не верь, а бежать придётся. Тем более что Книга пока ни в чём не слукавила, и раз в ней говорится о непременности надежды, даримой Бегуну Сущим, то скорее всего так оно и случится. Будет оазис с автоматом по продаже ледяной кока-колы или караван верблюдов, гружённых пластмассовыми канистрами с нею же. И Сущий — впереди на лихом верблюде.
— Кстати, — сказал Чернов, хотя для Хранителя это было совсем не кстати, — а попить у нас что-нибудь сохранилось? Вода там. Или молоко…
— Я набрал тебе в бурдюк воды, — сообщил заботливый Кармель, — чтоб тебе было легче бежать по пустыне.
Он всё продумал, мудрый, он не сомневался, что Бегун побежит с утра, не испытывая терпения сограждан и не помня обиды на них.
— Хоть бы дождик какой пошёл, — тоскливо заметил Чернов, следуя за Кармелем в дом, чтобы забрать наполненный бурдюк и покрыть чем-нибудь голову: либо соломенной вьетнамкой, либо просто замотать куском белой ткани: под таким солнцем да с непокрытой головой — солнечный удар неминуем. И если будет сдвиг, то лишь в мозгах Бегуна.
Кармель на замечание про дождик не среагировал, не любил тратить время на глупости. Помог Чернову прикрепить бурдюк к куску ткани, коим препоясал обычную свободную рубаху. Похожим куском обмотал Бегуну голову.
— Сущий даст — не попадём в холод, — озабоченно сказал Кармель.
Он не сомневался, что забег Чернова окажется удачным, его Вера — Вера Хранителя Книги — не оставляла места для пустых сомнений. Он даже не вспоминал, что уже опыт нынешнего Пути подсказывает: не все встречи Бегуна с очередным Зрячим сразу ведут в Сдвиг. Бывало, что не сразу. Бывало, что ещё происходило немало событий, причём не слишком радостных, как правило. В отличие от Хранителя Чернов помнил
Интересно бы знать, что об этом в Книге сказано? Но Кармель выдаёт цитаты из неё, дозируя информацию по граммам и лишь в те моменты, когда его молчание становится опасным. А сейчас опасности не наблюдалось. Бегун готов к старту.
— Удачи тебе, — только это и сказал на прощание.
И Чернов потрусил, не особо напрягаясь, поскольку понимал: любое ускорение — лишняя потеря жидкости, которой в человеческом организме не излишне.
На первые километра три его хватило. Потом он остановился, сел на песок, откупорил бурдюк и глотнул отвратительно тёплой воды. Ещё плеснул в ладонь и обтёр лицо. Осмотрелся. Складывалось ощущение, что Вефиль попал в самую большую пустыню в этом ПВ и именно в её центр. И в означенном центре, совсем недалеко — в километре, наверно, — от краткого привала Чернова, что-то затеивалось, что-то прихотливое и ещё — пугающее, потому что непонятное. Как будто туман, оставшийся где-то далеко в пространствах и временах, пришёл сюда, в это просвеченное и прожаренное солнцем ПВ, пришёл крохотной своей частичкой, но не погиб от зноя, а наоборот — начал разрастаться, подниматься к небу от песка. Чернов сидел, обняв бурдюк с водой, и смотрел тупо, как в километре от него возникала серая дымка, расползалась по поверхности песка, поднималась к небу, приглушая его отчаянно голубой цвет, приближалась к солнцу. И тут вдруг родилась дурацкая мысль: а не принесёт ли эта дымка — или туман? — счастливую прохладу в мир огня, не станет ли легче дышать, не она ли, дымка эта, и есть напророченная Хранителем надежда?
Чернов поднялся с песка — ничего даже стряхивать с одежды не пришлось: песчинки ссыпались, как притянутые гравитацией, — и медленно-медленно двинулся навстречу неопознанному природному явлению. Опять синдром Голливуда: ему бы бежать на всякий пожарный прочь, а он, подобно героям «horror'а», идёт к Неведомому, как загипнотизированный. Может даже на собственную погибель.
И ведь понимал, а шёл, кретин!
А дымка впереди начинала густеть. Середина её уплотнялась, становилась непрозрачной. И в этой непрозрачности возникло — видимое даже издалека! — этакое турбулентное движение, этакие завихрения родились и, соответственно, вовсю завихрились, и всё это двигающееся, вихрящееся стремилось вверх, вверх, вверх, образуя как бы некое веретенообразное вертикальное тело, как у бабочки, а темнеющая от него к краям дымка вполне ассоциировалась с крыльями бабочки. Впрочем, никаких краёв у дымки уже не было: всё пространство впереди Чернова стало серым, исчезла голубизна неба, погасла желтизна песка, и, постепенно закрываемое чернеющим веретеном, меркло солнце.
К месту было вспомнить о повторяющейся ситуации, именующейся «фигец котёнку Машке».
А что, предположите, следовало делать Чернову? Бежать прочь?.. Но гигантская бабочка приближалась быстрее, чем он мог бы улепётывать. Стоять на месте и ждать, когда она достигнет его и что-то случится — может, к худу, а может, и к добру? Но никакой обещанной надежды впереди Чернов не видел. Он никогда не попадал в земные пустыни, даже в Средней Азии — в советские годы, вестимо, — не успел побывать по малости своих тогдашних лет. Он не знал, как выглядят тайфуны, самумы, смерчи, торнадо и тэ дэ, он вообще не представлял, какое из вышеперечисленных явлений — пустынное, а какое — водное, потому что интересы его никогда не касались всяких климатических катаклизмов, он про них даже кино смотреть не любил. Но интеллект не пропьёшь и не пробегаешь: он понимал, что какое-то из оных явлений — перед ним. Может, правда, малость модифицированное, адаптированное к условиям данного ПВ.