Убей свои сны
Шрифт:
Мореход качает головой. Небось, и знал бы – не сказал. Вредный акулий сынок.
– Поэтому оставь Марка его судьбе. Мореход отведет к нему Гвиллиона, дети Муспельхейма [34]– гении упрямства. Там его мощь пригодится. А ты и Морк… - Мулиартех пристально смотрит на нас обоих. Я чувствую, как пальцы Морка сжимают мою руку.
– …вы оба отправитесь со мной.
– Куда? – холодно спрашивает Морк. В его голосе угроза. Паладин. Защитник осиротевших, убогих и слабоумных.
34
Огненная
– В башку твоей невесты! – грохочет бабка в тональности «морской змей гневается». – Туда, где мы сможем узнать, как Аптекарь подцепил ее и сделал своей нагаси бина! Ты что, не помнишь, что сказал провидец? Ада тоже кукла отца лжи! Господи, почему мои потомки такие дураки? Не в меня же они глупостью пошли?
* * *
Человек думает, что ощущение полета ему знакомо. Сны и панорамные виды, самолеты и парапланы дарят людям иллюзию окрыленности. Но обитатели воздушных океанов, знатоки ветровых лоций знай себе посмеиваются над наивным человеческим ощущением неба как опрокинутой бездны. Для тех, кто живет в небе, восходящие и нисходящие потоки, могучие струйные течения и легкие приморские бризы – горы и расщелины, моря и реки, простертые над головами земных существ. И можно сделать так, что небо само принесет тебя к цели. А можно, тяжело сопя и натрудив крылья, пробиваться через воздушные заслоны, словно через лесной бурелом.
Мы с Нуддом плывем по воздушной реке, быстрой и мощной, и беседуем о стилях полета. Нудд хвалит буревестников и альбатросов, гордо демонстрируя длинное стройное крыло. Я смеюсь над его ленивым парением, кувыркаясь в воздушных потоках на острых стрижиных крыльях.
– Вас, людей, только пригласи полетать, - ворчит Нудд, - всякий норовит в ласточку или в сапсана оборотиться. Ну вот скажи: зачем тебе скорость? Мошек на обед наловить собираешься?
– Едят ли кошки мошек?! Едят ли мошки кошек?! – восторженно ору я, закладывая в воздухе «бочку». Если бы Алиса задавалась этим вопросом, летя в поднебесье, ее бы тоже на философствование не хватило.
Меня переполняет восторг. Раньше я не понимала значения выражения «переполняющий восторг». Теперь понимаю. Мне кажется, что от меня исходит искрящаяся волна, что она летит впереди меня, усеивает замерзшие облака льдистыми блестками. Нудду нравится мое безумие. Эти эльфы…
– Сильфы! – поправляет меня сын воздуха. – Тогда уж сильфы, чтоб ненужных ассоциаций не вызывать. Сама посуди: ну какой из меня эльф? Красотой не блещу, лесопосадок не защищаю, песен не пою, мечей не кую. И уши у меня самые обыкновенные…
– Когда они вообще есть! – хохочу я.
Странно чувствовать себя такой бесшабашной. Особенно если учесть, сколько у нас – у людей и у всяких там сильфов – проблем. По моей милости и по милости всех Аптекарей. Промелькнувшая мысль вызывает в моей душе вспышку стыда – мгновенную, обжигающую.
– Не самоедствуй! – строго
– Неужели мы так плохи? – изумляюсь я, нарезая круги над головой собеседника. – И совсем-совсем не умеем радоваться?
– Да вы постоянно радуетесь! – ухмыляется Нудд. – Всякой фигне. От куска мяса до куска мести. Да и эта половинчатая радость отравлена стыдом, злостью, ожиданием... Что судьба ни дай, вам всегда слишком поздно, слишком дорого, слишком мелко, чтобы на душе похорошело. Не удивительно, что детей Дану, наевшихся вашего «блаженства», косит дизентерия.
– Дизентерия? – я зависаю, быстро-быстро трепеща крыльями. – Это как?
– Как обычно, - морщится Нудд. – Эпидемия... э-э-э… нехороших последствий. А все из-за отравленной радости.
– Что, в прошлые века лучше было? – иронизирую я.
– Было по-всякому, - вздыхает Нудд. – Только с тех пор, как люди к рефлексиям пристрастились, одни садомазохисты кругом. К чьей душе ни прикоснись – любая горчит.
– Бедня-а-а-а-аги-и-и-и-и!!! – воплю я, взмывая ввысь, чтобы глянуть поверх облаков, как на горизонте закругляется Земля.
В мою крохотную птичью головку не помещается ничего, кроме полета и свободы. Я подумаю обо всех вас, когда стану человеком. А пока я птица, я буду думать только о небе и о себе.
Скоро-скоро внизу покажется горстка красных кубиков – главный город моего острова в море Ид. Сюда нас с Нуддом доставил Мореход. Кто это - Мореход? Мореход ходит по морю Ид! Он бог этой вселенной, а я бог этого острова, у меня два заостренных крыла и молниеносная сущность. Для мошкары я – смерть. Для жителей острова – жизнь. Для земных людей – утомительная перфекционистка, всегда недовольная полученным результатом. Сча-а-а-астье-е-е-е!!!
Земля встает вертикальной стеной, потом опрокидывается мне на голову, точно огромная шляпа, подбитая зеленым бархатом. Словно не я вращаюсь в воздухе, а мир вращается вокруг меня. Да ведь так оно и есть! Весь этот мир вращается вокруг меня.
– Э-эй! – протяжно кричит Нудд. – Пора вниз, город близко! – и его крылья меняют угол.
Небесная река сопротивляется, не хочет выпускать из воздушных объятий, мягко пытается увлечь за собой. Мы с Нуддом делаем рывок – и проваливаемся в воздушную яму, точно на американских горках. Визжим и хохочем, несясь навстречу земле. Облака из белых, толстых, комковатых перин превращаются в сырой туман, потом рассеиваются и открывают вид на город – маленький, пряничный, игрушечный. Город, где настоящая я нипочем бы жить не стала. Город для позабытой меня, для маленькой девочки из тревожных снов.
Вот и кончилась небесная птичья гармония. Мы с Нуддом влетаем в чердачное окно на башне ратуши, а с чердака спускаемся уже людьми. Здесь, в моей вселенной, у меня две толстые медные косы и зеленые глаза. Не иззелена-серые или нефритовые, как у реальных людей, а травяной, лиственной, изумрудной зелени. Это, конечно, ненатурально и пошло, но мне нравится. Нудд тоже выбрал обличье по вкусу – теперь он худой широкоплечий брюнет с резкими чертами лица. И похож на одного английского актера. Меня выбор Нудда смешит.