Убежища!

Тенн Уильям

Посол поднял на него взгляд:

— Ну, это понятно. А как вы сами воспринимаете его, Додсон? Как преступника или как героя?

Физиономия секретаря мгновенно утратила всякое выражение — его еще не оперившийся до конца дипломатический ум изо всех сил пытался отыскать способ избежать прямого ответа.

— Ну, конечно, сэр, он и герой, и преступник...

— Да, но что преобладает? Выскажите свою личную точку зрения, Додсон. Кем его считаете вы? Неофициально, разумеется.

— Ну, сэр... — молодой человек заколебался. — Думаю, в этом случае уместна формула: «Если живешь в Риме...». Здесь, по сути, тот же самый

Рим. А раз так, Генри Гроппуса, без сомнения, следует рассматривать как преступника.

— Да, — задумчиво сказал посол. — Рим. Хорошо. Приведите его сюда.

Додсон вышел. Спокойным взглядом посол оглядел потолок. Спокойно встал и зашагал от стены к стене. Вернулся к столу, открыл тяжелую книгу в сером переплете, полистал и склонился над ней, барабаня пальцами по полированной крышке стола, — и все это спокойно, совершенно спокойно.

Зажужжал коммуникатор. Он включил его.

— Ваше превосходительство, это государственный секретарь, — произнес официальный, сухой голос.

— Добрый день, мистер секретарь, — в той же официальной манере ответил посол. — Чем могу служить?

— Ваше превосходительство, к нам поступила информация, что некто Генри Хэнкок Гроппус сбежал из тюремной камеры, где ожидал казни, и нашел убежище в вашем посольстве. Я хотел бы уточнить, так ли это.

— Все верно, мистер секретарь, за исключением одной маленькой детали. Когда он оказался у дверей посольства, его преследовали не представители законной власти, а необузданная толпа.

Из коммуникатора послышалось сухое покашливание.

— Не считаю возможным рассматривать эту деталь как относящуюся к делу, ваше превосходительство. От имени правительства Соединенных Штатов Америки 2119 года — а именно при этом правительстве вы аккредитованы и именно его законы обязаны уважать — должен просить вас отказать в убежище Генри Хэнкоку Гроппусу, осужденному уголовному преступнику, и передать означенного человека в руки правосудия его страны и его времени.

— А я, мистер секретарь, — с той же степенью сухой любезности ответил посол, — как представитель и служащий Объединенной Земли 2219 года должен со всем уважением отклонить вашу просьбу до полного изучения ситуации.

— В таком случае, ваше превосходительство, я должен с сожалением выразить вам недовольство моего правительства. Мы полны решимости предпринять все необходимые шаги для того, чтобы добиться выдачи человека по имени Генри Хэнкок Гроппус.

— Принимаю к сведению, мистер секретарь, — сказал посол.

Последовала пауза.

— Не могли бы мы продолжить разговор по личному каналу, ваше превосходительство?

— Да, мистер секретарь. Один момент, пожалуйста.

Посол из 2219-го нажал кнопку на письменном столе, которая замкнула дверь и высветила на ней надпись «Не беспокоить». Затем он развернулся в кресле и включил экран позади письменного стола.

На нем появилось изображение мужчины с лысиной на полголовы.

— Привет, Дон, — сказал он. — Это дело ужасно дурно пахнет.

— Понимаю, Клив. — Посол вздохнул. — Двоеженство. Одно из самых серьезных преступлений.

— Если бы двоеженство, черт бы его побрал! Полигамия, Дон! Этого парня уличили в полигамии. Мало того — он еще пропагандировал полигамию и подстрекал других. Хуже некуда.

— В твоем времени, ты имеешь в виду. В две тысячи сто девятнадцатом.

— В нашем времени, да. В том времени, в котором мы живем здесь и сейчас. Во времени, столкнувшемся с проблемой того, что на каждых десятерых мужчин приходится одна женщина вследствие генетических

отклонений, ставших в свою очередь результатом последней мировой войны. Все правильно, мы расхлебываем последствия утробной чумы. Согласно вашим сведениям, нам еще пятьдесят лет их расхлебывать, хотя вы отказываетесь открывать нашим медикам, как мы в результате эту проблему решим.

Посол устало взмахнул рукой.

— Клив, тебе не хуже моего известно, что есть вещи, которые Темпоральным посольствам дозволено делать, и есть вещи, которые им делать не дозволено.

— Ладно. Хорошо. Не спорю. Вы, парни, исполняете свои приказы и решаете свои проблемы. Но у нас тоже есть проблемы, и немалые. У нас все еще действует положение, разработанное в дни, когда мужчин и женщин было поровну. Если мы хотим удержать цивилизацию от того, что ее захлестнут кулачные бои, то должны постоянно внушать сотням миллионов нормальных мужчин, что для них самое правильное и подходящее провести свою жизнь в одиночестве, от которого можно сойти с ума. И нам это удается — примерно с тем же успехом, как если бы мы имели дело со стадом охваченных половым возбуждением слонов. И тут появляется этот Генри Гроппус со своими чокнутыми менделистами, начинает издавать в самой гуще этого стада какие-то странные звуки и...

— Успокойся, Клив. Сделай глубокий вдох, это помогает. Проблемы, с которыми сталкивается ваше время, мне известны, может быть, даже лучше, чем тебе. Я изучал историю в школе, а теперь, оказавшись в две тысячи сто девятнадцатом в качестве посла из следующего столетия, вижу все собственными глазами. Я прекрасно понимаю, насколько взрывоопасна философия менделистов. И, поверь, сочувствую вам всем сердцем. И тем не менее, Клив, ты важный правительственный чиновник, а не человек с улицы. Две тысячи сто девятнадцатый преодолевает социальные последствия утробной чумы, и для две тысячи сто девятнадцатого это выглядит так, как будто ничего на свете важнее нет. Но две тысячи сто девятнадцатый — всего лишь капля в ведре истории. И то же самое, если уж на то пошло, — добавил он со всей прямотой, — относится к две тысячи двести девятнадцатому, моему собственному времени. Придерживайся своей позиции, доверяй своему уму и старайся глядеть на вещи в перспективе.

Государственный секретарь погладил лысину.

— В какой такой перспективе?

— Вот тебе пример. Возьмем англичанина среднего класса, скажем, богатого торговца. Во времена Тюдоров он поддерживал усиление власти короля, абсолютной монархии, мощного центрального правительства — то есть его позиция шла вразрез с интересами того, кто стоял непосредственно над ним, феодального барона, допустим. Спустя столетие, когда дворянство выродилось во всего лишь придворную декорацию, праправнук этого торговца сражался с абсолютизмом Стюартов зубами и когтями, настойчиво повторяя, что люди имеют право выбирать себе королей и что любое диктаторское правительство заслуживает лишь того, чтобы его свергнуть.

А еще сто лет спустя, при Георге III из Ганноверской династии, праправнук этого второго, глядя через Ла-Манш на Францию и видя, как простолюдины, круто обойдясь со своим королем, полностью загубили индустрию, банковское дело и коммерцию, выражал ханжеский ужас перед убийцами и настаивал на принятии законов, усиливающих центральную власть и сдерживающих революционные настроения.

— Суть, как я понимаю, в том, — сказал государственный секретарь, — что общественные ценности, по большей части, обусловлены временем, местом и текущей политической обстановкой. Это ты называешь перспективой?