Убежище 3/9

Старобинец Анна Альфредовна

– …На стенах у меня ковры. И гобелены – с оленями. Я их в молодости сама вышивала. Там целые сцены изображены: охотник целится в оленя из лука, олени бегут через лес, олени у водопоя… И все это сделано крестиком. Очень красиво. А еще есть чучело головы оленя, она висит в коридоре… Они давно ушли из этих мест…

На этот раз слова ее звучат громко и отчетливо – никто не переводит их на итальянский.

– …оставив землю, небеса и воду, обиженные, грустные уроды, они давно ушли из этих мест; они не по-хорошему ушли – с проклятьями, с обидами, с позором, спалив свои дома, засыпав норы червивыми комочками земли… Они, возможно, сами виноваты, они не захотели

нас простить, и волоча по серому асфальту осклизлые русалочьи хвосты…

Я быстро-быстро ползу по стене, спускаюсь по тонкой паутинке на землю, бегу, бегу по асфальту, по траве, по брусчатке, подальше от этого дома и этой улицы, подальше от ее голоса – но слова все равно звучат в моей голове.

…Они ползли и пятились по-рачьи, Шипели, поднимали вой и визг, И хрюкали, и харкали горячим, Плевались взвесью ядовитых искр. Они свивались кольцами от боли, И был труслив и краток их исход, Они ушли и увели с собою Своих волков, и крыс, и птиц, и скот, И увели летающих коней, И черных кур, и царственных лягушек, И говорящих рыбок, и свиней, И всех своих неведомых зверушек. Они давно ушли из этих мест, Обиженные, грустные уроды, Оставив землю, небеса и воду, Они давно…

Я знаю эти стихи наизусть. Когда-то я слышал их от нее очень часто.

Рифмованные строки она использовала только в редких случаях. Например, если надо было загипнотизировать очень большую толпу…

Обидно. Я столько времени провел вместе с ней – и по-прежнему не понимаю ее.

Я не понимаю, почему она бубнит что-то с экрана, и какое отношение она имеет к этому полутрупу, и что она вообще делает.

Я не понимаю, что эта чертова дрянь делает.

V

МОСТ

Он подполз к ее ногам с тихим шипением:

– Игош-ш-ша… Игош-ш-ша…

У него была голова новорожденного младенца – красновато-сизая, с редким пушком волос. Маленькое сморщенное лицо без бровей.

У него было очень длинное, гладкое, синеватое тело без рук и без ног. Как у змеи. Оно извивалось и складывалось кольцами.

– Я – Игоша, – сказал он. – Я твой старший братик.

– У меня никогда не было брата, – сказала она.

– Был… ес-с-сть, – прошипел он в ответ.

Его мутные серые глаза бессмысленно блуждали в пространстве, не останавливаясь, не фокусируясь ни на чем.

– Просто я родился мертвым. Наша мама родила меня мертвым за пять лет до тебя. У меня не было имени, но когда меня похоронили, я стал Игошей. А потом я рос, все эти годы я рос-с-с, ро-с-с, видиш-ш-шь, какой я длинный?

Игоша распрямился во всю длину и попытался приподнять голову, но она резко запрокинулась, закачалась, снова бессильно опустилась на доски моста…

– Возьми меня на ручки. Возьми меня на ручки. Никто никогда не брал меня на ручки. А ты – возьми… Возьми…

Маша наклонилась и подняла его, аккуратно поддерживая головку. Он обвился вокруг ее рук тугими петлями, сильно, до боли стянул запястья, и, тихо шипя, уснул.

Он спал долго – несколько часов, или несколько дней, или месяцев – в ее ледяных, затекших руках.

Наконец он проснулся и сказал ей:

– Спасибо, что подержала меня на руках…

А потом он спустился на мостик и быстро уполз в темноту Нави.

И когда он исчез из виду, она почувствовала, как онемевшие ее руки наполняются теплом сотен маленьких колючих иголочек, согреваются, оживают.

VI

ПУТЕШЕСТВИЕ

Я провел с ней не год и не два. Так или иначе, я провел с ней все время, что рос мой ребенок… все время, пока он был здоров… и я остался с ней дальше. Потащился за ней. И я до сих пор, до сих пор не могу понять, почему. Чем заманивала и чем держала меня эта глупая злобная баба, на которую мне было противно смотреть? Неужели же этой бессмысленной болтовней?

До той аварии я просто сбегал к ней несколько раз в неделю, возвращался домой под утро. Придя от нее, я всегда чувствовал себя грязным, липким, смертельно усталым, виноватым, несчастным, вскрытым и высосанным, как ресторанная устрица; у меня не было сил принять душ и почистить зубы; я был себе настолько противен, что старался не заглядывать в зеркало… Поэтому тогда я не понимал – а понял гораздо позже, – что на самом деле я очень любил эти возвращения на рассвете. И что мне… нравилось дома. Мне нравился запах моей квартиры, моей постели, моей жены. Стараясь не шаркать тапками, чтобы не разбудить Машу, я осторожно входил в спальню, приподнимал одеяло, ложился рядом с ней и думал, что хотел бы остаться здесь… А потом засыпал. Почти мгновенно засыпал, так ни разу и не успев додумать до конца свою мысль: я хотел бы остаться здесь навсегда – и остался бы, будь на то моя воля. Моя воля.

Вскоре после того несчастного случая Люси заявила мне, что уезжает.

– Куда уезжаешь? – спросил я без особого интереса.

Я подумал, что речь шла о нескольких днях.

– В Италию.

– Отдыхать? – удивился я.

– Да нет, как раз наоборот, – ответила Люси. – Работать.

– Кем?

– Гипнотизершей. Гадалкой. Воровкой… Шлюхой. Не все ли равно?

Я усмехнулся, решив, что она шутит, – она часто глупо шутила, – но ее лицо сохраняло маниакально-сосредоточенное выражение. Когда я понял, что она говорит всерьез, мне стало не по себе.

– Почему именно в Италию?

– Потому что это страна жуликов, – ответила Люси и глупо хихикнула. – Да нет, шутка. Ни почему. Просто я давно туда хотела.

– И надолго?

– Думаю, да. Наверное. Не знаю пока.

– А я? – вопрос сорвался у меня с языка как-то сам собой, я вовсе не собирался его задавать.

Более того, я не находил в этом вопросе никакого смысла. При чем тут я?

– При чем тут ты? – спросила она.

– Я не могу без тебя.

Я собирался ответить не это – но сказал это. И, сказав, понял, что это, кажется, правда.

Она пригладила рукой свои рыжие лохмы, ухмыльнулась – самодовольная дура – и спросила:

– Ты меня любишь?

Я чуть было машинально не сказал «да» – в ответ на этот вопрос я очень привык говорить «да» совсем другой женщине… – но в последний момент удержался.

– Ты же знаешь, что нет.

– И я тебя не люблю, – ответила Люси, недобро уставившись куда-то мне в лоб своими маленькими свинячьими глазками.

– Да, я в курсе.

– Хорошо, – сказала она. – Ты можешь поехать со мной, если хочешь.