Убежище

Дуглас Пенелопа

Я улыбнулся. Дэймон.

Свернув влево, беззвучно преодолел другой мраморный коридор, скользя пальцами по стенам, обшитым блестящими панелями из красного дерева, и стараясь не рассмеяться. Я остановился перед открытой дверью кабинета священника и прислушался. Дэймон отвечал Бейру плавным, спокойным тоном, словно следуя сценарию.

– Ты безответственный и не раскаиваешься в содеянном.

– Да, Отец.

Моя грудь затряслась от едва сдерживаемого смеха. Произносимые Дэймоном слова всегда звучали так противоречиво.

«Да, Отец», – как будто он полностью признает, что вел себя дурно, и в то же время: «Да, Отец, разве вы не гордитесь мной?».

В большинстве своем мы каялись в исповедальнях в нефе, однако Дэймона после многих лет безуспешного наставления на путь истинный силами его отца и священника заставляли еженедельно посещать индивидуальные беседы.

Он чертовски ими наслаждался. Ему нравилось являться для кого-либо дьяволом.

Я осторожно заглянул в комнату и увидел священника, расхаживавшего вокруг стола, в то время как Дэймон стоял на коленях у одной единственной скамьи. Большая черная Библия Бейра лежала перед ним на пюпитре.

– Ты хочешь предстать перед Судом Божьим? – спросил Святой Отец.

– Мы все будем судимы.

– Я тебя не этому учил.

Дэймон немного склонил голову, отчего его черные волосы заслонили глаза, однако я заметил на его губах едва уловимую улыбку, которую Бейр, скорее всего, не видел. Мой друг был в школьной форме – брюках-хаки и традиционно помятой белой оксфордской рубашке с расстегнутыми манжетами. Ослабленный сине-зеленый галстук свисал с его шеи. Мы только собирались на занятия, но он, судя по виду, провел в этой одежде всю ночь.

Вдруг Дэймон повернул голову в мою сторону, высунул язык и провокационно провел им по губам, дерзко ухмыляясь. Я беззвучно засмеялся, улыбнулся ему и покачал головой.

Придурок.

После этого развернулся и пошел дальше, оставив Дэймона дожидаться окончания его «урока».

Я любил это место по многим причинам, однако подобные лекции в их число не входили. Мессы вгоняли меня в скуку, Воскресная школа была еще скучнее: многие священники казались отстраненными и равнодушными, а прихожане грешили с понедельника по субботу, чтобы в воскресенье всласть покаяться. Нас окружала сплошная ложь.

Но сама церковь мне нравилась. Тут было тихо. Можно помолчать, и никто не навязывал общение.

Пройдя в заднюю часть храма, я осмотрел четыре исповедальни, проверяя, не горит ли в них свет, означавший, что внутри есть священник. Они все оказались пустыми, поэтому я выбрал самую дальнюю справа. Она была частично скрыта за колонной и ближе всего стояла к витражным окнам.

Я вошел в тесную мрачную кабинку и задернул за собой штору. Меня окутал запах старой древесины, но я уловил еще какой-то слабый аромат. Аромат, напоминавший о природе, ветре и воде.

Сев на жесткий деревянный стул, я посмотрел на затемненную плетеную ширму передо мной, зная, что другая сторона кабинки пустовала. Священники вернулись к своим повседневным обязанностям. Все было именно так, как мне нравилось. Я всегда исповедовался

в одиночестве.

Опершись локтями на колени, я склонил голову и сложил ладони вместе. Мышцы моих рук запылали от вынужденного напряжения.

– Простите, Святой Отец, ибо я согрешил, – произнес я тихо, с трудом сглотнув. – Прошел месяц с момента моей последней исповеди.

Я всегда остро осознавал, что без священника внимательнее прислушивался к своим чувствам. Хотите – верьте, хотите – нет, но порой оставаться один на один с собой давалось куда тяжелее. Мне не от кого было ждать прощения, кроме себя самого.

– Знаю, что Вас здесь нет, – сказал я в пустоту. – Знаю, что слишком долго этим занимаюсь, чтобы искать оправдания, но… – Я умолк, подбирая слова. – Но у меня получается говорить только тогда, когда никто не слушает.

Сделав глубокий вдох, я почувствовал, как мои оковы рушатся.

– Наверное, мне просто необходимо озвучивать свои мысли. – Даже если я не получу дешевого покаяния, нисколько не унимавшего чувства вины.

Я вдохнул аромат свежего бриза. Не знаю, откуда он исходил, но благодаря ему мне казалось, будто я в пещере, скрытый от чужих глаз и ушей.

– В Вас я не нуждаюсь. Мне нужно лишь это место, – признался я. – Что со мной не так, почему мне нравится прятаться? Почему я так привязан к своим секретам?

Не могу представить, чтобы у Дэймона были секреты. Он не хвастался своими грязными похождениями, но и не утаивал их. Уилл, еще один член нашей стаи, никогда не действовал без подстраховки, поэтому кто-нибудь всегда был осведомлен о его планах.

А Майкл, капитан нашей команды и мой ближайший друг, скрывал от окружающих только то, в чем не мог признаться даже себе.

Но я точно знал, кто я такой. И всеми силами старался никому не показывать свое истинное лицо.

– Мне нравится лгать родителям, – едва слышно прошептал я. – Нравится, что они не знают, чем я занимался вчера, или на прошлой неделе, или чем буду заниматься сегодня. Мне нравится, что никто не догадывается, насколько я люблю одиночество. Люблю драться и посещать приватные комнаты в клубах… – Я замолчал, погрузившись в размышления и вспоминая месяц, прошедший с момента моей последней исповеди, и все те ночи, когда пытался забыться.

– Мои друзья оказывают на меня пагубное влияние, но я не против, – продолжил я. – И мне нравится наблюдать.

Я сжал кулак, накрыв его второй ладонью, и выдавливал из себя слова.

– Нравится наблюдать за людьми. Эту новую черту я обнаружил в себе недавно. – Я провел рукой по волосам, кончики которых были жесткими от геля для укладки. – Желание стать соучастником, почувствовать то же, что чувствуют они, это даже интереснее, чем непосредственное участие в процессе. – Подняв взгляд, я посмотрел на ширму, которую оставил слегка приоткрытой. – А еще мне нравится прятаться. Я не хочу, чтобы мои друзья думали, что знают меня настоящего, понятия не имею, почему. – Я задумчиво покачал головой. – Просто некоторыми вещами интереснее заниматься тайно.