Убить в себе жалость
Шрифт:
— Ба, Грачик собственной персоной! А я смотрю — ты или не ты. Надолго к нам?
— Пока не надоем, — откликнулся Грач, пожимая руку дежурному.
— Ну, значит, сидеть будешь вечно. — ДПНСИ проводил подопечного в привратку, а сам занял место за столом. Поглядывая на Грача, наклонившегося к зарешеченной амбразуре привратки, порылся в журнале. — Володь, люксовых номеров нет, устрою тебя в шестьдесят восьмую, там человек сорок, не больше. Ну, как там на воле? — тюремщик мастерски изобразил на лице тоску.
Они проговорили минут десять, после чего Грача, на сей раз минуя отстойник, отконвоировали в "шесть-восемь".
— … Вперед, — они прошли пролет и остановились у очередной двери. Снова прямой коридор, справа — служебные помещения, камеры для допросов, выход на тюремный двор, а слева — караульное помещение, комната для свиданий и контрольно-пропускной пункт, для простоты называемый проходной. — Налево… Стой. К стене.
Грач не ожидал, что его проведут в комнату для свиданий — рановато пока, и он думал, кто бы это мог быть… Мать вряд ли пустят.
Его провели в конец длинного стола, где в ряд стояли шесть телефонных аппаратов. Заключенных от посетителей отделяла стена из толстого плексигласа.
Грачевский сел на стул, осматривая посетителей.
Завидев его, напротив сел представительный мужчина лет сорока и взял в руки трубку. Кивая, он поздоровался и обнадежил Грача:
— Не бойся, я не кусаюсь.
— Да и я не лаю, — отозвался Грачевский, зная уже, с кем разговаривает.
— Это ты припечатал моего парня к гаражу?
— Понравился отпечаток? — Грач с видимым превосходством и пренебрежением смотрел на человека, который считал себя вором в законе.
— Понравился, — невесело усмехнулся Курлычкин и подозвал к себе парня, которого Грач узнал с первого взгляда. — Посмотри, Максим: этот человек помогал Ширяевой?
Максим подошел ближе, хотя и на расстоянии узнал Грачевского. Они недолго смотрели друг на друга, отрицательно покачав головой, Максим ответил отцу:
— Нет, это не он.
Не он…
Пожалуй, другого ответа от сына Курлычкин и не ожидал. Да и не пошел бы лично выяснять, если бы не Максим, единственный человек, который мог опознать помощника Ширяевой. Да еще понятия перед своими же обязывали проявить инициативу и заботу, отдать что-то наподобие предпоследней дани ушедшему товарищу. Даже предварительно все было готово в тюрьме: карцер для Грача, в котором он проведет последний в своей жизни день, и люди Курлычкина в "люксовой" камере уже предупреждены и наготове…
— Пап… — Максим тронул отца за плечо. — На два слова.
Они отошли в сторонку, Курлычкин дал знать сопровождающему, что свидание еще не закончено.
— Пап… Я знаю, ты многое можешь, сделай для меня одну вещь.
Они проговорили около двух минут, Грач не сводил с Максима глаз,
Курлычкин так и не вернулся к телефону: сделав знак капитану, они вышли из комнаты. На пороге Максим обернулся и отрицательно покачал головой. "Я сделал все, что смог", — говорили его глаза.
Курлычкин не стал разжевывать сыну, что он не один, у него друзья-товарищи, его не поймут и так далее. Можно объяснить его поведение с судьей — по большому счету, это его личное дело, но вот что касается других…
Сам он в короткий срок мог не только вытащить помощника Ширяевой из тюрьмы, но и замять это дело, не доводя до суда. Подумал о том, что стал мягкотелым, виной тому усталость, самое время отправиться на отдых, провести месяц-другой на морском побережье. Поможет — по себе знал.
Избегая ненужного ропота в бригаде, необходимо стать самим собой, забыть все, что было до этого дня.
И Максим забудет. Достаточно поверхностного анализа, чтобы понять следующее: оставь в живых Грачевского, и Максим с чувством пресытившегося человека будет помнить о нем дольше, нежели о мертвом. Для этого необходимо сказать сыну правду, что у помощника Ширяевой остались считанные часы. Однако оставил все как есть — просто отказал сыну в просьбе. Может быть, до Максима дойдет слух о том, что Грачевский повесился в камере, но опять же пройдет время. И вообще, не стоит забивать этим голову.
Грача перевели в карцер, перед этим он в полном одиночестве около часа провел в прогулочном дворике.
Карцер представляется многим тесным помещением. Во многом это соответствует действительности, но в карцере есть откидной стол, нары, умывальник, унитаз, есть и место, чтобы сделать от стены до стены пару-тройку шагов. Порой в такое помещение сажают для профилактики до двадцати человек — на час-полтора, больше в непереносимой духоте не выдержать.
Грач гнал от себя ненавистный образ Курлычкина, старался думать о матери. Он догадывался, почему его не отвели обратно в камеру, а посадили в карцер, предварительно, как собаку, выгуляв во дворике.
Он ждал своего конца с минуты на минуту, вздрагивая при каждом звуке. Невозможно настроиться на смерть; а тесное помещение, в котором он содержался, виделось ему камерой смертников.
Он чувствовал, что где-то совсем рядом готовы к работе люди Курлычкина. После полуночи продольный откроет им дверь и впустит в карцер. В своей камере "киевляне" гадить не станут — это святое. Продольный мог поступить "официально", например, подсадить в карцер к Грачевскому пару "разбушевавшихся" заключенных, однако постарается избежать лишнего шума и проводит подследственных "киевлян" тихо.