Убить волка
Шрифт:
8) tian hua luan zhui - букв. небесные цветы падают на землю, обр. разглагольствовать, расписывать, приукрашивать.
9) В новелле головным убором Папы является широкополая шляпа, в то время как по традиции в католицизме, Папа Римский носит тиару
Глава 22 «На борту»
***
Чан Гэн внезапно ощутил сильное желание сию же секунду стать сильным
***
Чан Гэн покраснел от макушки до кончиков пальцев ног, от него едва не пошел пар! Он
В это же время, Цао Нянцзы ловил себя на мысли, что ему очень уж нравится вот так вот стоять и рассматривать маршала Гу. Вот и сейчас он стоял за спиной Гу Юня и едва не пускал слюни, наблюдая за ним.
– Если в этой жизни Аньдинхоу хотя бы раз понесет меня вот так на руках, тогда я...
– сказал он Гэ Пансяо, - я буду готов умереть без толики сожаления о прожитых годах!
Услышав эти слова, Гэ Пансяо тут же утер нос, твердо встал на ноги, втянул живот и принял такую позу, будто он был готов принять непреподъемную ношу. Похлопав себя по плечу, он сказал:
– Забирайся!
Цао Нянцзы недовольно уставился на толстого мальчишку, затем с презрением сплюнул и, поджав губы, широкими шагами вышел за ворота.
В канун Нового Года была временно отменена большая часть правил и запретов.
Когда Гу Юнь и дети вышли на улицу, маршал, наконец, вспомнил о том, что ему все-таки следует побеспокоиться о репутации своего названного сына, и опустил его на ноги.
С мрачным выражением лица Чан Гэн, ступая широкими шагами, пошел вперед. Его прямая спина была так напряжена, что вполне могла бы служить флагштоком. Накидка мягко ниспадала по его плечам и спине. Он быстро взрослел, и его фигура уже выдавала в нем высокого и сильного мужчину, каким он обязан был стать в будущем.
Гу Юнь потер нос, быстро догнал мальчика и без зазрения совести, с некой усмешкой в голосе, спросил:
– Ты сердишься на меня?
Чан Гэн сердито убрал руку Гу Юня со своего плеча и холодно ответил:
– Я не смею!
– Ты весь день прячешься в доме, разве ты не устаешь от этого? Маленьким детям...
Чан Гэн посмотрел на него мрачным и внушающим страх взглядом. Когда Гу Юнь понял, почему на него так смотрят, он поспешил поправить себя:
– Молодым людям стоит быть немного активнее. Ты прожил всего несколько лет, а уже устал от мира смертных?
Чан Гэну нечего было ответить своему слишком уж жизнерадостному ифу. Он с бесстрастным выражением лица снова намеревался оттолкнуть руку Гу Юня, решившего потащить своего приёмного сына за собой. Но, едва Чан Гэн коснулся пальцев Гу Юня, он ошеломленно вздрогнул, у Гу Юня были невероятно холодные руки.
Нахмурившись, Чан Гэн схватил руку своего маленького ифу. От холода она была почти синей. Эта рука будто принадлежала мертвецу, которого только вытащили из земли. В животах людей не горит Цзылюцзинь, а, потому, бегая по улице в одном слое одежды, как тут не замерзнуть?
Просто... вот нечем ему больше заняться!
Чан Гэн очень сильно переживал за своего ифу, отчего у него на сердце становилось только неспокойнее. Он сердито надулся, развязал свою накидку и без лишних слов закутал в нее Гу Юня. Маршал неизбежно был вынужден чуть наклониться к Чан Гэну, пока тот не затянул завязки на меховой накидке.
В канун Нового Года, с семи часов вечера и в течении каждого последующего часа, на всю столицу звучал протяжный звук тромбона, напоминая людям о приближающемся торжестве.
По всему городу гремели фейерверки и разносился праздничный бой барабанов, а в воздухе повсюду, подобно бабочкам, летали бесчисленные красные листки бумаги. Люди были абсолютно везде - на берегу реки, посреди улиц и на высоких зданиях. У Чан Гэна от одного взгляда на эту толпу кровь стыла в жилах, казалось, что все люди мира собрались в крохотном городке. По сравнению с этими жизнерадостными и ликующими толпами людей, эти зеваки с рынка городка Яньхуэй кажутся просто опустошенными одинокими скитальцами.
И сейчас, наблюдая за беззаботными Гэ Пансяо и Цао Нянцзы, Чан Гэну было уже не столь важно, кто вытащил его из дома. Он держался за холодную руку Гу Юня, пытаясь ее как можно быстрее согреть, не забывая присматривать за парой деревенских детей - а то вдруг потеряются еще - восторженно оглядывающих всё вокруг. Даже несмотря на то, что рядом с ними ступали несколько солдат из Черного Железного Лагеря, он никак не мог избавиться от удушающего чувства беспокойства.
Некоторые люди уже родились такими - они будут постоянно волноваться.
В эту же секунду в воздухе раздался долгий звук, напоминающий крик орла и курлыканье журавлей. Толпа взревела, громко приветствуя судно и указывая на небо:
– "Красноглавый Змей"
– Смотрите! Взлетел первый "Красноглавый Змей"!
Столица была основной территорией правления Императора и, как правило, в стенах столицы были запрещены любые воздушные перемещения. На всех девяти воротах города были установлены заряженные арбалеты со стрелами Байхун. Даже если к столице по воздуху посмеет приблизиться фракция Черных Орлов, их немедленно собьют.
Единственным исключением для этого правила был канун празднования Нового Года.
На широком тракте, ведущем прямо в столицу, возвышался важнейший символ Центральной Равнины - Башня "Ци Юань" [2].
Говорят, что, когда жители Запада пересекли море на своих огромных кораблях и ступили на Центральные Равнины, они знали только о двух достопримечательностях - первым был Императорский Дворец, а вторым - башня "Ци Юань".
Башня "Ци Юань" не являлась заурядной постройкой. Она была построена почившим Императором на двадцать первый год правления Юань Хэ за счет сокращения расходов на военные нужды. Тогда Император охотно приветствовал гостей со всего мира. Именно в то время территория Центральной Равнины разделилась на два крупных региона - на северный и южный. На северных землях было установлено множество трибун с высокими смотровыми площадками. Их называли "Небесные грёзы". На южных землях установили высокую башню, которую насмешливо называли башней "Чжай Син" [3]. Конечно же, никто не смел открыто называть её так, поэтому в народе её обычно называли башней "Тин Юань" [4].