Убить Юлю
Шрифт:
Детали помнил плохо... Сразу, без звонка, поехал к Эдику. Тот, посмотрев на него изучающе, помолчал, потом спросил о самочувствии, предложил водки... Затем вышел в другую комнату и с кем-то коротко переговорил по телефону. Вскоре приехал странный человек по имени Сергей Викторович, который был так похож на чеченского боевика, что хоть в кино его снимай...
Они долго ехали на старом джипе по московским пробкам куда-то в район Сокола. Там, кажется, Витя пересел в «девятку» к этому... мордастому... имя вылетело из памяти... Иди тот вообще не представился? Черт его знает, теперь
Больше всего запомнился почему-то особый — с другим не спутаешь — смолянистый запах сруба, в котором он, сидя за столом, торговался с этим... Василием, кажется... или Алексеем?.. Нет, Василием, точно!
...Торговался автоматически, по привычке, деньги впервые в жизни значения не имели, потому что предмет договора был особенным...
Потому что там, в неизвестно чьей деревянной избе под Москвой, он, очумевший и пьяный, состоящий не из кожи и плоти, а, казалось, из ранящих душу обрывков колючей проволоки, заказал убийство премьер-министра своей страны...
И поэтому сейчас на него из зеркала смотрел не привычный Виктор Пинчерук, а незнакомый, сжавшийся в комок, мокрый человек с белыми от ужаса глазами...
Его уже начала бить крупная дрожь, когда обрывки мыслей, одна безумнее другой, сложились наконец в единственно возможную, спасительную идею...
Нужно немедленно все рассказать Папе.
Полошенко
«Полная жопа...» — с безжалостной прямотой охарактеризовал Петр Алексеевич состояние собственной души.
Он уже три часа сидел в новехоньком, казенно пахнущем только что внесенной мебелью кабинете, уставясь невидящими глазами в окно, за которым старой литографией застыли утопающие в каштанах улочки старого Киева.
Заглянувшая было секретарша испуганной мышкой юркнула назад, за дверь, потрясенная величественным молчанием господина Секретаря, явно погруженного в решение великих державных вопросов...
«Да, это полная жопа...»
И Мартынко, и Третьяк, да и другие товарищи по удаче искренне не поняли бы его угрюмой подавленности. Все идет по плану, как говорится, «контора пишет», с каждым шагом приближая победу, неотвратимую, как первые заморозки, которые придут, сменив уютное лето и превратив живые листья в скрюченные комочки, похожие на доллары, которые постирали вместе с джинсами, забью проверить карманы...
Да и вообще, если уж на то пошло, разве не он сам первым предложил «план Б», увидев — нет, скорее почувствовав, что сбросить Юлю с победного пьедестала сразу не удастся (последние палатки еще не собрали, опьяненное победой мужичье был непривычно отважным и готовым на все — не хватало еще упустить ГЛАВНОЕ, поддавшись мальчишеским эмоциям!), что несколько месяцев ничего не решают, пусть пока поиграются, скоро сами будут топтать ногами ту, в кого сейчас так беззаветно верят! Тут делать-то ничего сверхсложного не нужно, просто надо спокойно осуществить задуманное...
Отчего же тогда так паскудно на душе? Ведь все идет так, как задумано им самим...
Может, оттого, что Президент все же посадил ее в премьерское кресло? Оттого, что приходится ждать, теряя время,
Он вообще не привык жалеть себя, справедливо считая, что это — занятие для слабых, и теперь лишь с жестокой прямотой пытался понять, что же мучит его, уже ЗНАЮЩЕГО, что будет дальше? Неуверенность в схеме «свержения» Юли? Нет, исключено, в таких вещах он не ошибается. Тогда что? Страх перед новым Майданом?.. Опасения, что Президент окажется сильнее и тверже, чем представляется?
Он на полгода перестал быть собой, ползал раком по баррикадам, дрался с какими-то свинорылыми ОМОНовцами возле ЦВК, забросил бизнес... И ради чего, спрашивается?! Чтобы эта сучка в последний момент развела Президента и теперь сидела на Грушевского в окружении своих Лузеныков и Матрехиных? Выстраивала бизнесменов, как пацанов? Фотографировалась для глянцевых журналов? Лыбилась с экрана?..
Но больше всего почему-то доставал рев Майдана, который неумолимо, сводя с ума, постоянно звучал в ушах.
— Юля!!!
— Юля!!!
Пусть это все временно, пусть скоро забудется, утонув в заранее спланированных не кем-нибудь, а им, Петром Алексеевичем, каждодневных проблемах, безденежье, горечи и злобе. Но это будет потом. А сейчас на нее молятся, в ее честь называют новорожденных, крепят портреты с дурацкой косичкой к окнам автомобилей!..
Полошенко и сам бы не смог объяснить себе, зачем нужна ему лично такая любовь народа. В принципе, на хер не нужна, как и сам пипл со своими мелочными проблемами и наивной верой в благоденствие. Но — странное дело! — все равно почему-то было обидно до слез.
Да и для здоровья ракостояние на баррикадах не прошло бесследно: на нервной почве поправился, с трудом влезал в любимые костюмы, пробовал диетировать, но без привычных поздних ужинов жизнь вообще становилась пыткой и теряла всякий смысл... Даже «виагра» — и та стала подводить! Нет, она, конечно, работала, но как-то неубедительно, в полсилы, не так, как раньше, до исторических событий...
«Юлька, сучка, ненавижу!..» — Резко встав, он опрокинул стул, подошел к окну, уперся лбом в холодную гладь стекла. Собственная беспомощность — пусть даже временная — бесила, доводила до безумия. Уверенность в том, что они обречены на победу, не помогала, не успокаивала. Полошенко ЗАВИДОВАЛ, хотя и под пыткой не признался бы в этом никому из кабинетных «побратимов».
Да. Он мечтал о роли народного героя. Он ПЛАНИРОВАЛ ее для себя. Хорошая роль, самая что ни на есть выгодная. Приятная в плане самолюбия, а уж в смысле дерибана и вовсе бесценная, по инерции гарантирующая как минимум год полной безнаказанности... Но этого уже не будет, лучше забыть, проехали... Да что там герой! Роль арбитра — и та досталась другому, хитрозадый недоросток Латвии стащил ее, как цыган сапоги, хотя не он и не этот поляк Квасьневский метались между Майданом и Рыжим, пытаясь ДОГОВОРИТЬСЯ, а прежде всего он, Петя, измученный толстый человек с казацкой фамилией...