Убитый манекен : сборник
Шрифт:
Крошечная старушка ковыляла вдоль стены, целиком полагаясь на свой огромный зонт. Малез едва успел отскочить в сторону, чтобы не потерять глаза.
«Влюблен в кузину? Но это же повод! Да еще какой!»
Повод… Малез неожиданно отдал себе отчет в удивительном обстоятельстве, единственном, насколько он знал, в анналах криминалистики, что вопреки всякой логике убийца Жильбера, это было не исключено, мог действовать без реального повода, так же как и убил он, похоже, не используя оружия. Во всяком случае, без конкретного мотива. От усталости, от отвращения, от потребности стать самим
«В общем, я могу подозревать их всех вместе! Но предателем в этой истории, истинным виновником, самым неумолимым врагом Жильбера мне представляется сам Жильбер!»
Малез подошел к дому на Церковной площади и дернул за шнурок звонка. На этот раз ему пришлось повторить операцию трижды, и он уже отчаялся поколебать старую Ирму, которая намеревалась захлопнуть дверь у него под носом, когда появился Арман и поспешил к нему, протягивая руку:
— Входите же, дорогой друг! Как раз сейчас должны подать кофе… Вы, конечно, согласитесь выпить чашечку с нами?
Это было отрепетировано, словно пантомима, словно скетч:
— Снимайте ваш плащ! Он весь промок…
Что-то театральное было и в том, как он прошел на веранду. Поднялся единственный мужчина — Эмиль, чуть было не последовала его примеру бесцветная маленькая женщина, которая, не будучи уверена в этикете, снова опустилась — на одну ягодицу.
— Вы, кажется, незнакомы с моим двоюродным братом? Господин Эмиль Шарон… госпожа Шарон… Господин Малез.
Неловкое молчание. Очки в золотой оправе странным образом увеличивали добрые близорукие глаза Эмиля Шарона, который не решался снова сесть и страдал, оставаясь стоять. Выступающее адамово яблоко раздвигало его пристегивающийся воротничок, слишком длинные волосы утяжеляли его затылок. «Манеры школьного учителя! — думал Малез. — Один из тех типов, что и соломенную шляпу напяливают, и зонт захватывают. Что касается его жены, то она, должно быть, носит трикотажное белье!»
Почему-то он внезапно почувствовал себя раздраженным, агрессивным, желающим нагрубить. Почему они все рассматривают его так, будто он прогуливается с бомбами в карманах?
— Присаживайтесь, дорогой друг! Пожалуйста, чувствуйте себя как дома…
Да, это был Арман в чистом виде! Способ, не хуже других, сказать: «Ну что? Достаточно ли это любезно? И вы еще после этого удивляетесь, что меня охватывает желание послать все к черту?»
— Чашечку кофе, комиссар?
Лаура наконец снизошла до того, что заметила его присутствие, постаравшись тем не менее ему напомнить, что всегда считала его незваным гостем. Она поднялась и подошла к буфету за новой чашкой.
— С молоком?
— Спасибо.
— С сахаром?
— Пожалуйста.
— Сколько кусочков?
— Четыре!
Малез начал забавляться. Он разглядывал, гдесидит каждый из пяти обедающих за овальным
Внезапно заговорила Ирэн:
— Не думайте, комиссар, что у нас есть обыкновение собираться таким вот образом. Скорее, это событие из разряда очень редких…
Тотчас вмешалась жена Эмиля:
— Со своей стороны, дорогая, я очень об этом сожалею! Ничто так не поддерживает дух, как эти обеды всей семьей!
«Спорю, что ее зовут Евдоксия», — подумал Малез. «Евдоксия или, может быть, Юбертина!» (Впрочем, он ошибался. Ее звали самым мещанским образом Жанна, как он узнал чуть позднее.) Он испытывал впечатление, что присутствует на спектакле, и охотно аплодировал бы иным репликам, находя их чрезвычайно подходящими к ситуации. Так, Евдоксия — простите, Жанна! — просто обязана была высказать свое соображение об «укрепляющей дух» стороне семейных обедов. Иначе вся сцена была бы непоправимо испорчена…
В свою очередь Эмиль — подумайте, он, оказывается, не нем? — вложил свой камень в общее здание:
— Вы же знаете, Жанна, что трагические события последних двенадцати месяцев в немалой степени способствовали разрушению наших славных давних обычаев…
«Честное слово! — подумал Малез. — Но ведь они отмечают годовщину… Сознавая или нет… смерти Жильбера. Ведь завтра исполнится год, как он умер, сказала мне вчера Ирэн».
Эмиль продолжал своим грустным, тусклым, «сиротским», — подумал комиссар — тоном:
— Даже самых бесчувственных потрясла бы мысль о прикованном к креслу там, наверху, моем дядюшке (он произнес «моемдядюшке»)…
— Я чуть погодя поднимусь к нему! — живо сказала Ирэн.
У нее горели щеки. «Почему?» — спросил себя Малез.
— Если позволишь, я тебя провожу? — заспешил Эмиль.
Разговор решительно оживился! Даже Лаура захотела его поддержать:
— А я, Жанна, покажу вам тот новый рисунок вязания, о котором рассказывала…
Со злобным наслаждением Малез подумал: «Ха-ха! Белье, белье!» Затем он усомнился, преследует ли столь ловко устроенный уход Ирэн и Эмиля названную ими цель. Ведь в провинции так скрытны!
— Хорошо! А что делаю я? — шутливо запротестовал Арман.
— А ты поговоришь со своим старым другом, г-ном Малезом! — бросила все еще сердящаяся Ирэн.
Юноша не удостоил ее ответом. Не обращая внимания на сестру, он повернулся к своему гостю:
— А что вы скажете о рюмочке коньяка, комиссар? Настоящего старого коньяка?
Лаура вздрогнула:
— Послушай, Арман, не станешь же ты?..
— А почему нет? Рюмочка старого коньяка вас всех разогреет. Ты выглядишь совершенно окоченевшей.
— Не знаю, где ключ от погреба…
— Вот он.
— Бутылки переставили! — возразила Лаура. — Ты не сможешь их найти…
Она нехотя поднялась и направилась к двери, где уже стоял ее кузен, пропуская вперед, он свободно обнял ее за талию и поцелуем коснулся ее волос:
— Моя малышка Лаура! Ты помнишь, как мы прятались в винном погребе и зажигали бикфордов шнур для того, чтобы взорвать весь этот сарай, с нами вместе, а потом выбирались оттуда черные, словно трубочисты?