Убивство и неупокоенные духи
Шрифт:
– Да, но как же все рассказы о том, что происходит во время клинической смерти? Об этом сейчас много пишут. Люди, у которых была констатирована смерть и которых потом воскресили дефибриллятором или чем-нибудь там еще. Они утверждают, что стояли рядом с собственным телом и видели, как над ним, предположительно мертвым, трудятся врачи. Этих рассказов сейчас слишком много, чтобы от них можно было отмахнуться.
– А, ну да, но… все эти рассказчики отсутствуют в теле не больше нескольких минут. А если, допустим, дефибриллятор не поможет и они не вернутся?
– Многие из них говорят, что и не хотели возвращаться. Им было приятно
– Но они тем не менее вернулись, иначе ты не знал бы, что с ними происходило по ту сторону. А что же те, которые не вернулись? Как ты думаешь, что случилось с ними?
– Никто не знает.
– Но многие утверждают, что знают. Разнообразные восточные мыслители много рассуждали на эту тему, и поверь мне, то, что они рассказывают, совсем не похоже на простенький христианский рай. Очень важный момент – то, что между смертью и последующим возрождением лежит период ожидания. Многие из этих мыслителей придавали огромное значение перевоплощениям.
– Переселению душ?
– В каком-то смысле – да, но все сложнее. Мы карабкаемся вверх и вниз по великой лестнице Природы и, когда наконец дорастаем до человека, можем стать одной из многих разновидностей людей: человеком-свиньей, человеком-собакой, человеком-обезьяной. Все это происходит на пути к становлению Буддой. Понимаешь, это великая цель, с ней связаны огромные привилегии. Чтобы в последний раз воплотиться на земле в виде человека, Господь Будда старательно обеспечил себе рождение в правильный момент, в правильном народе, в подходящей семье, у достойной матери. Он не стал полагаться на случай. Довольно капризен для бога, а?
– А я думал, ты не любишь, когда западная религиозная мысль усваивает идеи восточных религий?
– Я к этому отношусь с осторожностью; но нельзя сказать, что я этого не люблю. Я не люблю попыток превратить западных людей в восточных. Если из человека не вышло христианина, хороший буддист из него тоже вряд ли получится. Решая, во что люди могут поверить всерьез, нельзя пренебрегать фактами географии и расы. Но тебе не обязательно доверяться восточной мысли: Сведенборг твердо верил, что новой жизни предшествует период ожидания, а уж он был западным дальше некуда.
– Я ничего не знаю про Сведенборга.
– Слишком многие о нем ничего не знают. Великий мыслитель, но сложный для постижения. Прекрасный ученый, который потом стал, что называется, мистиком, поскольку рассуждал о вещах невидимых и недоказуемых, которые, однако, человек с подходящим складом ума может обдумывать. Например, такой человек, как он. Если ты ничего не знаешь о Сведенборге, то, надеюсь, слышал хотя бы про Уильяма Блейка? Да? Хорошо. Не возмущайся; в нынешние времена упадка не приходится рассчитывать на эрудицию слушателей. Я полагаю, ты прочитал все его стихи, но пропустил книги пророчеств.
– Преподаватель сказал, что их не будет на экзамене.
– Ну да, слишком трудное чтение для мелких умов. Они потрясающие. Ощущение такое, словно тонешь в овсянке, которая тебя при этом весьма калорийно питает. Короче, и Сведенборг, и, как я полагаю, Блейк усиленно закивали бы, доведись им увидеть описание бардо.
– Бардо?
– Это тибетский термин. Некое состояние бытия. Пугает до потери рассудка, местами. Например, встреча с Восемью Гневными Богинями. Будто проходишь голым через
– Я лучше пропущу это самое бардо, – сказал я.
– Если получится. В любом случае ты кельт, как и я. Если нам на том свете уготовано чистилище, я очень надеюсь повстречать там Арауна, Бригиту, Арианрод или Гвенн Тейрброн.
– Женские божества?
– Я думаю, при встрече с кельтским женским божеством у меня больше шансов, чем с Восемью Гневными. И какие у нас основания полагать, что Предельная Реальность – не женского пола?
– Нас с тобой растили в твердой уверенности, что Бог – мужчина.
– Именно поэтому в том числе я снял рясу и бежал с амвона. Провались они, эти мужские боги, законодатели и судьи. Бесконечно уверенные в своей правоте. К ним с шекспировским расположением ума не подойдешь. Нет-нет, мальчик мой: ввысь нас ведет именно Вечная Женственность, как весьма удачно выразился Гёте, разменяв девятый десяток.
– О боже, Гёте! Я так и знал, что ты до него дойдешь.
– Да, Гёте. Он стоит целого полка твоих богословов.
Спорить с Хью было бесполезно. Когда он так бойко пыхтел трубкой, в нем бушевал кельтский дух. Если у Хью есть небесный покровитель – мужского пола – это, несомненно, Огма, кельтский бог красноречия. Кельты считали золотом слово, а не молчание.
Спорить с таким человеком безнадежно, ибо он умело орудует иррациональным и не относящимся к делу, что, надо сказать, придает великолепный размах его богословским построениям: в них любое убеждение ценно и любое – абсурдно. Когда тебе напоминают о мелкотравчатости твоего собственного интеллекта перед лицом великих тайн, это действует освежающе.
(10)
Но где же эти великие тайны? Я, похоже, завис среди небытия, и ничто не предвещает дальнейшего развития. Несомненно, у меня есть чувства. Возможно, точнее будет сказать – эмоции. Я забавляюсь и наслаждаюсь созерцанием той части земной жизни, которую могу наблюдать и из которой меня так безвременно вырвали. Эсме уже написала пару неплохих статей, в которых повествует, как справляется с тяжелой утратой. Я знаю, что теперь она подумывает разработать тему глубже и создать пособие для вдов. Что я по этому поводу чувствую? Я не то чтобы охладел к Эсме, но ее манера бодро извлекать из всего прибыль начинает несколько раздражать. Что касается Алларда Гоинга, мне смешно смотреть, как он страдает и как изобретает казуистические оправдания, убеждая себя, что он вовсе не убийца, но несчастная жертва обстоятельств. Однако я его презираю, ненавижу и полон решимости навредить ему как следует, если получится.
Он украл у меня самое невосполнимое. Он отобрал у меня лет тридцать жизни. Когда я был жив, то ни разу не задумывался об оставшихся мне годах с такой жадностью собственника. Но теперь меня преследует воспоминание о нравоучительной картинке, которую Хью Макуэри держит у себя в кабинете.
Она висит у него над столом. Сверху броская надпись по-французски: «Ступени возраста». Я полагаю, в домах французского простонародья эта картинка была популярна. А вот в Новом Свете ее не часто увидишь.