Убийца чародеев

Лис Алекс

Каждой девочке при рождении наносится ритуальная татуировка цветка, означающая принадлежность к клану. Кроме функции отслеживания носителя, татуировка определяет наиболее подходящего партнера для девушки. Так им говорила бабушка, но до сих пор лишь у одной женщины из клана такое случилось. Правда это произошло более, чем двести лет назад.

– Она стала зеленой, - Роза дрожащей рукой указала на татуировку. – Сестра она стала зеленой! Значит, легенда оказалась правдой.

Семейной предание Ветровых предавалось от матери к дочери, ни один мужчина никогда не слышал эту историю. Легенда

гласила, что в давние времена жила их прародительница, настолько прекрасная, что любой мужчина был готов отдать за нее жизнь. Из-за этого девушка возгордилась собой, посчитав себя вправе делать с влюбленными в нее юношами, что угодно. Каждый год она устраивала кровавое состязание, где мужчины сражались за ее руку, пока не оставался один претендент. Но победитель неизменно исчезал, и чудовищное состязание продолжалась на следующий год.

Однажды победителем вышел странный юноша, которого дева попыталась погубить, как и остальных. Но ни отравленное вино, ни припрятанный под подушкой кинжал не смогли сразить всегда улыбающегося парня. Этим юношей оказалось лесное божество, прознавшее про гордячку. За обман, божок наложил на девушку проклятие. «Та, что погубила множество мужей, пусть ни родит первенца, а ее приплод полнится только девами. Пусть твой род познает множество тягот и страданий, лишенный наследников и воинов»

Сотни лет их род потратил на поиск средства от проклятия. Им удалось даже найти останки того божка, что проклял их прародительницу. Ответ на извечный вопрос был пугающим – проклятие с их рода может снять лишь мужчина, в котором течет кровь мужей, погубленных прародительницей. Только вот никого из родичей тех мужчин, Ветровы найти не смогли.

Сильнейшие магини нашли кости несчастных и разработали заклинание, отзывающееся на их кровь. Так, каждая девочка получала татуировку, меняющую цвет при нахождении подходящего кандидата.

Конечно, никто бы не стал затрачивать столько усилий для снятий проклятия, пусть и чудовищно неудобного. Проклятие подчинялось одному из законов магического наследования, который указывал на вероятность рождения невероятно могущественного мага у девушки, что зачала от подходящего мужчины.

– Кто он? – начала наступать на девушку Роза. – Он ведь из нашей академии? Нужно позвонить бабушке.

Гибкое лезвие древесного меча замерло у шеи Розы, зажатой в хватке Прасковьи.

– Если хоть одна живая душа узнает, то я тебе убью, - пообещала она дрожащей от ужаса сестре. – И ты прекрасно знаешь, Роза, что я не шучу.

– Но ведь бабушка все равно узнает, мы ведь все связаны через татуировки, - пропищала схваченная девушка.

– Когда она узнает, уже будет поздно, - холодно произнесла Прасковью и выдворила сестру за дверь. – На ужин меня не ждите.

Дождавшись, пока Роза уйдет, девушка вытащила телефон:

– Здравствуйте, тетя Анна.

– Здравствую, мое золотце, как там твоя учеба?
– в трубке прозвучал приятный женский голос.

– Сейчас не время, тетя, - поморщилась Прасковья. – Она поменяла цвет. Партнер был найден.

– Значит, мне не показалась, - прошипел голос в трубке. – У нас не так много времени, дитя мое, твоя бабуля скоро очухается и тогда ты всю жизнь будешь обречена рожать детей

от немытого мужлана. Надеюсь, что нам придется убивать сынка князя или графа?

– Ах, тетушка, тут все гораздо проще, - рассмеялась Прасковья. – Нам всего лишь нужно выдернуть один сорняк.

Мерзкая штука

К нам подъехало такси. Пожилой мужчина за рулем не был удивлен вызовом в глушь леса. Отсюда частенько поступали заказы, а платили за них всегда щедро.

– Я хочу спереди ехать, - заявил Лев, начав теснить меня плечом.

– Окей, лысый, - я пожал плечами и сел к Мирославе.

За сегодня мы должны пройти две Ордалии – хлеба и сыра, а также огня. Я считал, что «хлеб и сыр» это всего лишь метафора, но после закупки двадцати булок хлеба и пяти килограмм сыра, понял свою ошибку.

– Хлеб, что ниспослан милостью земли и неба, пусть станет частицей гармонии, что идет телу во благо, а духу в радость – Ордалия хлеба и сыра, - негромко сказала Мирослава. – Теперь ешьте.

Мы и начали есть. Пережеванные хлеб и сыр превращались в резиновые комки и с большим трудом проглатывались. Ордалия не воспрещала пить простую воду, но святая предупредила, что тогда не получится много съесть.

– У нас в монастыре каждый год кто-то умирал на хлебе и сыре, - рассказала Мирослава. – Обычно совсем старые монахи, еда застревала в горле, и они задыхались.

– А почему бы не спасти их? – я с унынием поглядел на очередную булку хлеба.

– Ты что думаешь, мы совсем изверги? – возмутилась Мирослава. – Пробовали вскрывать глотку, но несчастные продолжали задыхаться, даже когда извлекли застрявший кусок.

Аппетита подобные истории не доставляли, как и повышенное внимание прохожих. Снующие в парке мамочки и дети с интересом рассматривал двух парней, с несчастным видом запихивающих в себя еду. Я сглотнул, ощутив, как сгусток медленно продвигается по пищеводу, словно толстяк, пытающийся втиснуться в переполненный автобус.

Вопреки заблуждению желудок не переполняется едой, раздуваясь, как шар. Пища выходит через запасной люк, проходя дальше в кишки. Или рвется в другом направлении, если взглянуть на позеленевшее лицо Льва. Он воровато оглянулся и тихо отрыгнул в ладошку, вызвав у меня приступ смеха.

– Вы мало съели, нужно столько же, - покачала головой Мирослава. – Пойду еще воды куплю.

После второй булки хлеба, я понял, что готов еще раз сразиться с водной нимфой, чем съесть хоть один кусочек. Лысый сидел с раздутыми щеками, пытаясь не выдать наружу содержимое желудка. Какое-то совершенно бессмысленное испытание, призванное надругаться над испытуемым.

Я отщипывал совсем небольшие кусочки хлеба и сыра, и глотал, едва пережевывая. Такой способ позволил одолеть половину третьей булки.

– Молодые люди, не поделиться ли излишками пищи?
– к нам обратился старик в длинном сером плаще.

Удушливый запах мочи, гнилой сырости и запущенных зубов сжались на моем желудке стальной хваткой, стараясь выдавить его, как тюбик зубной пасты. Лев запрокинул голову и глубоко дышал. По его щекам текли слезы, а сжавшиеся на лавочке пальцы сжигали дерево, начавшее испускать тонкие струйки дыма.