Убийца, мой приятель (сборник)
Шрифт:
– Говорят, французский командор – превосходный стратег, – заметил отец Пьер.
– По-моему, это решительно всё равно! – крикнул Энслей. – Мистер Маузер и мистер Максим [24] – вот кто спасёт нас, а какой предводитель прибегнет к их помощи – не имеет значения. Говорю вам, их просто растолкают и пройдут сквозь них. Итак, профессор, давайте ваш бочонок с икрой.
Но эти доводы не подействовали на старого учёного.
24
Имеются
– Мы оставим икру на ужин, – сказал он.
– Вообще-то, – неторопливо произнёс мистер Паттерсон с характерной шотландской интонацией, – с нашей стороны было бы выражением признательности своим гостям – офицерам подкрепления, если бы мы угостили их чем-нибудь вкусным. Я полностью согласен с мнением профессора оставить икру на ужин.
Этот аргумент воззвал к чувству гостеприимства осаждённых. Мысль оставить лакомый кусочек своим спасителям таила в себе нечто приятно-рыцарственное. Разговор об икре не возобновлялся.
– Между прочим, профессор, – заметил мистер Паттерсон, – я только сегодня узнал, что вы во второй раз переживаете осаду. Я уверен, всем было бы интересно послушать о том, что вам пришлось испытать во время первого раза.
Лицо старика-учёного приняло угрюмое выражение.
– Я был в Сунг-Тонге, в Южном Китае, в восемьдесят девятом году, – сказал он.
– Какое странное совпадение, что вам пришлось дважды быть в столь опасном положении, – сказал миссионер. – Расскажите, как вы были спасены в Сунг-Тонге.
Тень, лежавшая на усталом лице профессора, стала ещё заметнее.
– Нас никто не спас, – сказал он.
– Как, Сунг-Тонг пал?
– Да, он пал.
– Каким же образом вы остались в живых?
– Я не только энтомолог, но и врач. У них было много раненых, и меня пощадили.
– А остальные?
– Assez! Assez! [25] – вскричал маленький французский священник, протестующе подняв руку.
Он пробыл в Китае двадцать лет и знал достаточно. Профессор ничего не сказал, но в его тусклых серых глазах промелькнуло такое выражение ужаса, что дамы побледнели.
25
Довольно! Довольно! (фр.)
– Я сожалею, что заговорил о таком тяжёлом предмете, – сказал миссионер. – Вижу, мне не следовало спрашивать.
– Да, – проговорил профессор, – не следовало. Лучше вообще не говорить о подобных вещах. Но ведь и в самом деле пушки вроде бы приближаются?
Сомневаться не приходилось: после недолгого затишья вновь зазвучала канонада; живое журчание ружейного огня как бы резвилось вокруг основной ноты. Эти звуки доносились, казалось, с дальнего конца ближайшего холма. Все отодвинули стулья и побежали к валу. Неслышно двигавшиеся слуги-туземцы вошли и убрали со стола скудные остатки трапезы. Но старый профессор остался сидеть и после того, как все вышли из комнаты. Массивная голова его, увенчанная седыми прядями,
Мысли его были наконец прерваны появлением коменданта. Довольная улыбка играла на широком лице полковника.
– Кайзер будет доволен, – потирая руки, сообщил он. – Не иначе как буду представлен к награде. «Защита И-Чау от нападения „боксёров“ полковником Дреслером, бывшим майором Сто четырнадцатого Ганноверского пехотного полка. Великолепное сопротивление малочисленного гарнизона подавляющим силам неприятельского войска». Наверно, об этом будут писать в берлинских газетах.
– Так вы думаете, что мы спасены? – спросил старик. Ни волнения, ни восторга не было слышно в его голосе.
Полковник улыбнулся:
– Ну, профессор, я видел вас более взволнованным в то утро, когда вы принесли в своём ящике для коллекций Lepidus Mercerensis.
– Да, мне таки удалось поймать эту уникальную муху, – отвечал энтомолог. – В жизни мне довелось видеть столько странных поворотов судьбы, что я печалюсь и веселюсь лишь в том случае, когда у меня есть твёрдая причина для того или для другого. Расскажите мне, однако, ваши новости.
– В общем, – сказал полковник, закуривая свою длинную трубку и вытягивая на стул ноги в гетрах, – всё идёт хорошо – готов поручиться своей военной репутацией. Наши быстро подвигаются, пальба прекратилась: это указывает, что сопротивление сломлено и через час мы увидим на холме подкрепление. Энслей должен дать нам сигнал, трижды выстрелив с башни из ружья; и тогда мы сами сделаем небольшую вылазку.
– Так вы ждёте сигнала?
– Да, мы ждём выстрелов Энслея. Я решил провести время с вами, так как хочу спросить вас кое о чём.
– О чём же?
– Помните наш разговор о другой осаде – осаде Сунг-Тонга… Меня это очень интересует с профессиональной точки зрения. Теперь, когда дамы и штатские ушли, вы не откажетесь поговорить о той осаде.
– Это неприятный предмет для беседы.
– Разумеется. Mein Gott! Это жуткая трагедия. Но вы видели, как я выдерживал осаду здесь. Умно ли? Хорошо ли? Достойно ли традиций немецкой армии?
– Я думаю, что большего вы не могли бы сделать.
– Благодарю вас. Но так же ли защищали Сунг-Тонг? Мне весьма интересно подобного рода сравнение. Можно ли было спасти его?
– Нет, было сделано всё возможное, за исключением одного.
– А! Так, значит, было упущение. Какое же?
– Не надо было допускать, чтобы кто-нибудь, особенно женщины, попал в руки китайцев живым.
Полковник протянул свою большую красную руку и сжал длинные, нервные пальцы профессора:
– Вы правы, тысячу раз правы. Но не думайте, чтоб это обстоятельство не было мной предусмотрено. Я умер бы в битве, так же как Ральстон и Энслей. Я говорил с ними, и мы порешили так. Я говорил и с другими, но что поделаешь с ними? Это священник, миссионер и женщины.